Предложение всем понравилось, и еще один круг был тотчас же пройден. После чего Протагор продолжил:
— Итак, Симонид кеосец говорит где-то, обращаясь к Скопасу, сыну Креонта фессалийца, что
Трудно поистине стать человеком хорошим,
Руки, и ноги, и ум чтобы стройными были,
Весь же он не имел никакого изъяна.
Ты знаешь эту песню, Сократ или привести тебе ее всю?
— Не нужно, — ответил Сократ, — я знаю эту песню, да и немало я с ней повозился.
— Хорошо, — сказал Протагор. — Так как тебе кажется: удачно это сказано или нет?
— Вполне правильно, — высказал свое соображение Сократ.
— Что же, по-твоему, хорошо, когда поэт сам себе противоречит?
— Нет, нехорошо.
— Присмотрись внимательнее.
При этих словах диалектический Межеумович пристально посмотрел на еще не тронутые амфоры, так что мне показалось: еще миг, они сорвутся с места, сами у себя вышибут пробки и, не разбавляясь холодной водой, выльют свое содержимое по киафам и кратерам.
Но материалист сдержал себя.
— Да я, Протагор, уже достаточно смотрел, — сказал Сократ.
— Значит, ты знаешь, что дальше в той же песне он говорит:
Вовсе не ладным сдается мне слово Питтака,
Хоть его рек и мудрец: “хорошим быть нелегко”.
Замечаешь, что тот же самый поэт говорит и это, и то, что раньше?
— Знаю.
— Как тебе кажется, это и то — в согласии между собой?
— Мне кажется именно так, — ответил Сократ. — Ну, а по-твоему, это не так?
— Как может казаться согласным с самим собою тот, кто высказал оба эти суждения, кто сперва сам признал, что поистине трудно человеку стать хорошим, а немного спустя в том же самом стихотворении забывает это и порицает Питтака, утверждающего так же, как и он, что человеку трудно быть хорошим. Симонид отказывается принять утверждение Питтака, который говорит то же самое, что и он. Раз он порицает того, кто говорит одно с ним, ясно, что он и себя самого порицает, так что либо первое, либо второе его утверждение неверно.
Эти слова Протагора вызвали у слушателей такую громкую похвалу, что два круга были пройдены почти без всякой передышки.
— Продик! — обратился Сократ к софисту. — Ведь Симонид — твой земляк. Ты обязан помогать ему. Выскажи сперва свое мнение вот о чем: считаешь ли ты, что “стать” и “быть” — одно и то же, или это не одно и то же?
— Клянусь Зевсом, не одно и то же, — сказал Продик.
— Не выразил ли в первых своих стихах сам Симонид мнение, что трудно человеку поистине стать хорошим?
— Ты прав, — сказал Продик.
— А Питтака он порицает не за такое же высказывание, как думает Протагор, а за другое. Ведь Питтак сказал, что трудно не “стать хорошим”, а “быть” им, а это, Протагор, не одно и то же, как подтверждает и Продик. Поскольку “быть” и “стать” не одно и то же, Симонид не противоречит себе.
— Трудно и “стать” и “быть” хорошим, — вставил свое веское слово в разговор диалектический Межеумович. — По себе знаю. Богу лишь одному дан это дар! И нечего тут балаболить и переливать из пустого в порожнее!
С материалистом все радостно согласились и тут же перелили из полного в порожнее. А разговор от этого пошел только интереснее и запальчивее. Уже и Гиппий приводил цитаты, и Горгий делал парадоксальные умозаключения.
А я слушал их и был на вершине счастья. Тем более, что Баубо поддерживала меня своими горячими руками, а иногда и обжигающими губами.
— А что это у нас Аристокл молчит? — сурово спросил диалектический Межеумович. — Пить пьет, а мысли свои скрывает.
— Он потом создаст Космос, — пообещала Баубо.
— Я самый молодой среди вас, — насмелился все же что-то сказать я. — Только не зовите меня Аристоклом. Какие-то смутные, но неприятные воспоминания связаны у меня с этим именем.
— Ишь ты. Раньше у него вообще имени не было, а теперь ему это имя не нравится. Какую же подпольную кличку выберешь ты сам себе? — нисколько не смягчившись, снова спросил материалист.
— Почему подпольную? — возразила Баубо. — Он только раз в подполье побывал, да и то случайно. Половица обломилась.
— Может примем во внимание “широкий” стиль его произведений? — предложил Сократ.
— И широкий нос и лоб, — подхватил Протагор.
— А вот грудь, спина и плечи у него действительно широкие, — сказала Баубо и обняла меня. — У него и мысли широкие!
— Так, значит, решено! — Объявил Сократ. — Назовем его “Широким”?
— Решено! — поддержали Сократа все, даже я сам, и подняли полные чаши. — За “Широкого”, за Платона, то есть! Так его и растак и еще раз через колено!
Прозвище мне понравилось.
Потом они немного угомонились и снова принялись обсуждать проблему добродетели, переходя от поэзии к прозе, затем к философии, политике, богам и еще выше.
“Так. Так. Все так…, — думал я. — Еще бы щей из свиных хрящиков…”
г. Томск
"ДЕНЬ и НОЧЬ" Литературный журнал для семейного чтения (c) N 1-2 2002 г.
