Ознакомительная версия.
— Если скажет, что счет открыт, поблагодари, — наставляла Собакина. — А если нет…
У нее была потасканная раздутая физиономия и дешевый нечесаный парик на макушке. Загорелые жирные плечи и не менее жирные груди выпирали из слишком узкого и слишком открытого летнего платья. За глаза все «милосердцы» называли Собакину Бандершей. В молодости она была профсоюзной активисткой и любовницей многих влиятельных ныне лиц города, они не дали ей умереть с голоду, пристроили на теплое местечко. «Око» подкармливалось из городской казны. Но главным источником питания служили привлеченные всеми правдами и неправдами спонсоры. Раз в неделю все работники «Ока», вооружившись огромными кистями и волоча ведра с клеем и свертки плакатов, расходились по городу, расклеивая на специальных стендах красочные бумажные простыни. На всех рекламных плакатах «Ока» помещалась физиономия Собакиной, расползшаяся, как ком масла, в улыбке. Поговаривали, что ее новая загородная вилла построена на пожертвования для слепых старушек и глухонемых собачек, или что-то в этом роде.
Мне всегда очень хотелось поругаться с Собакиной, причем по-крупному, с воплями, оскорблениями и бросанием предметов. Но Бандерша ловко ускользала от ссоры. У нее был к этому талант. Я вообще не слышала, чтобы она с кем-нибудь ругалась. Напротив, она умела для каждого подыскать нужное словно и очень тонко польстить. Возможно, поэтому в перезрелые годы у нее нашлось немало покровителей. Вот с кого стоит брать пример в моей непутевой жизни. Учиться надо! А то с моим вздорным характером придется коротать последние дни в богадельне. Впрочем, до этих дней мне еще далеко. Оставалось надеяться, что за оставшиеся сорок лет я успею себя перевоспитать.
Я придвинула к себе телефон и набрала номер Ораса.
— Андрей Данатович, с вами говорят из «Ока милосердия», - на самом деле у Ораса было какое-то совершенно безумное отчество, которое на русском языке выговорить невозможно, поэтому в городе все именовали его именно так. — Как поживают ваши булочки? Можете прислать десятка два, непременно со взбитыми сливками?
Бандерша округлила глаза и сделала очень выразительный жест.
— Счет, — прошептала она. — Напомни про счет.
Я успокаивающе подняла руку.
— Булочки — это только аванс, — добавила я. — Ах, пришлете? Госпожа Собакина безмерно благодарит. Вы не забыли про счет? Да, да, на лечение.
Орас помолчал секунду-другую.
— Сначала должны произойти некоторые события, — сказал он, понижая голос, в самую трубку, — я слышала, как он перевел дыхание.
— Если полагаете, что я должна с вами переспать, то вы ошибаетесь. «Око» подобных услуг пока не оказывает.
Собакина хихикнула. Все-таки она отличная баба. И в чем-то мы с нею схожи. Только мне еще не подарили загородную виллу. Парочка коробок шоколадных конфет — это все, на что расщедрились немногочисленные поклонники.
Орас расхохотался.
— Нет, Ева, на подобное я не рассчитываю. Ожидаются события иного сорта. Вы все скоро поймете.
— О Господи, опять одни загадки. Я их терпеть не могу. То подсовывают какие-то дурацкие папки под дверь, то среди ночи звонят по телефону.
— Вы получили послание Лиги? — спешно спросил Орас.
— Да, — призналась я, хотя в глубине души понимала, что никому об этом говорить не должна.
— Вам следует держать это в тайне, — Орас заволновался — обычно почти незаметный прибалтийский акцент сделался отчетливее.
— И вы тоже? — мне почему-то захотелось, чтобы он был членом этой таинственной Лиги, куда меня настойчиво звали.
— Молчите! — прервал он меня почти грубо. — Члены Лиги пользуются моей безусловной поддержкой. Сегодня же счет будет открыт.
— Вы, кажется, не поняли. Этот счет не для меня, а для нашего клиента.
— Я все понял, дорогая Ева. Разумеется, счет не для вас.
Очень мило. Он меня порадовал до глубины души. А мне когда-нибудь будут делать подарки или нет? Я была уверена, что набор дорогой французской косметики был бы очень кстати.
— Я назначил свидание, а ты не пришла!
— Вад, я же сказала: нет!
— Но я ждал, я надеялся, — Вадим ковылял за мной уже второй квартал, семеня вразвалку на своих уродливых коротких ножках и размахивая такими же короткими ручками, приделанными к крепкому, мужскому телу.
Ворот старенькой футболки лопнул на могучей, как ствол дерева, шее. А глаза под набрякшими веками смотрели по-собачьему преданно. Вообще внешне он чем-то похож на печального Бассет-хаунда. Но в отличие от нелепого пса, этот человек не вызывает у меня умиления.
— Вад, ты через две недели поедешь в клинику. Орас обещал сегодня открыть благотворительный счет. Как только бумаги будут у тебя на руках, ты сможешь начать лечение. Это долго и мучительно, но ты станешь таким, как все… — я невольно глянула на его руки. Чтобы сделать нормальными эти культяпки, их сломают несколько раз и снова срастят, после каждого перелома удлиняя на несколько сантиметров. Стоило это безумно дорого. Я даже не знала, что меня больше волнует — цифра на счете или мучительность предстоящей процедуры.
— К черту лечение! Ничего мне не надо! Только ты! Ты мне нужна! Ты! — выкрикнул Вад на всю улицу.
Я ускорила шаги. Наверное, это было жестоко. Пытаясь поспеть за мной, Вад, смешно подпрыгивая, бежал следом. Но я не в силах была остановиться, и сама побежала, думая лишь об одном — чтобы он отстал наконец.
— Ты придешь! Слышишь, ты придешь или я умру! — проорал он, останавливаясь на перекрестке.
Я оглянулась. Он стоял посреди улицы на островке, очерченным белым, и не двигался. Несмотря на то, что мне удалось убежать, я чувствовала себя затравленным зверем. Как было бы здорово, если бы Вад был красивым здоровым парнем — тогда бы без всяких угрызений совести я послала бы его ко всем чертям! Но проклятая жалость вязала меня по рукам и ногам, и я чувствовала, что не смогу противиться, хотя меня тошнило при одной мысли, что ЭТИМ можно заняться с Вадом. Самое противное, что Вад разнюхал все подробности моей личной жизни, и когда я в прошлый раз сказала, что у меня есть парень, он зло оборвал меня: «Всё врешь, у тебя никого нет». И у меня не хватило наглости это отрицать.
Я вновь бросилась бежать и остановилась лишь, когда отворила дверь на лестницу в угловом домике. Внутри царили тишина и прохлада, хотелось присесть на широкий подоконник лестничного окна и так сидеть, не двигаясь, закрыв глаза, чтобы не видеть обшарпанные стены, и мечтать о чем-нибудь невозможно хорошем. Жаль только, что нельзя просидеть так всю жизнь.
Ознакомительная версия.
