– Давай ты вместо меня пойдёшь и доложишь.
– Это невозможно.
– Почему?
– Не по рангу.
– С рангами всё в порядке, – успокоил полковник, – если я эту информацию доложу, то мой ранг опустится ниже твоего.
* * *
Пётр с Наташей стояли на острове Сите и смотрели, как огромный корабль, плывущий вниз по течению Сены, тем не менее, уже много сотен лет оставался на одном и том же месте. Если в ненастную погоду, когда ветер гонит по серому небу чёрные тучи, посмотреть на башни Собора Парижской Богоматери, то невольно представляется огромная корабельная надстройка, которая качается из стороны в сторону и, опираясь на неустойчивую палубу, грозит в любую секунду обрушиться в пучину.
– Ой! – крикнула Наташа и ухватилась за рукав Петра.
– Ты что?
– Мне показалось, что она сейчас упадёт.
– Это обман зрения. Кстати, этот обман полностью доказывает состоятельность теории относительности. Относительно облаков собор действительно падает, а относительно земли – остаётся стоять на месте.
– Так же, как и мы, – грустно сказала Наташа. – Относительно России мы иностранцы, а относительно Франции мы русские.
– Тебе плохо здесь? – спросил Пётр.
– Я родителей уже тысячу лет не видела.
– А если бы родители были здесь?
Вместо ответа Наташа посмотрела куда-то далеко-далеко.
– Петя, а почему мы никогда с тобой не были в русском ресторане?
– Началось! – раздражённо сказал Пётр.
– Что началось?
– Мишель предупреждал меня об этом: стоит зайти в русский ресторан, и из него уже не будет сил выйти. Начинается депрессия, из которой нет выхода.
– Так происходит со всеми русскими?
– Насчёт всех не знаю, а со многими происходит именно так.
– Тебе хорошо. Ты окунёшься в свой роман, и как будто находишься дома.
– Нет, там, где я нахожусь, всё не так, как ты думаешь.
– Я читала. Ты закончил на том, что Россия прекратила своё существование.
– Ты не внимательно читала. Не Россия, а Советский Союз.
– А разве это не одно и то же?
Пётр отрицательно помотал головой.
– Что же тогда будет?
– Как говорится, – вздохнула Наташа, – остаётся начать да кончить.
– Другого, к сожалению, не дано.
– Петя, но ведь ты можешь хотя бы сказать, что ты чувствуешь?
– Могу.
Наташа умоляюще посмотрела на своего мужа.
– Всё будет хорошо, – сказал он.
– И всё?
– И всё. Только, чтобы это хорошо настало, должно быть вначале очень плохо.
– Как плохо?
– Должно быть так плохо, что тебе даже трудно представить.
– А ты представишь?
– Попытаюсь.
– Представляй побыстрей. Может быть, мы вернёмся домой?
– Обязательно вернёмся. Но сейчас нам туда нельзя.
– Почему?
– Потому что мы получаем очень большие деньги, которые обеспечат достойную жизнь не только нам здесь, в Париже, но и нашим родителям там, в России.
– Кстати, насчёт денег. Вчера заходил Мишель. Я не стала тебя отрывать от работы. Он принёс аванс из издательства. Хороший он человек. Если мы уедем домой, жалко будет с ним расставаться.
– А мы не расстанемся с ним.
– Ты хочешь сказать, что он уедет с нами?
– А почему не уехать? Я же сказал, что в России всё будет хорошо. Не хуже, чем в Европе.
– Ну это уже из области фантастики.
Обе башни Собора Парижской Богоматери резко накренились к земле (относительно облаков). Наташа с испугом подняла глаза вверх и посмотрела на небо. Крупная капля дождя сорвалась с тучи и упала прямо в глаз.
– Надо идти домой, – сказала она мужу. – Пусть этот корабль плывёт по Сене без нас.
– Я не знаю. У меня в голове только чувства, которые ещё надо одеть в слова. Слова составить в предложения, те собрать в сюжеты, сюжеты разбить по главам, а главы выстроить в нужном порядке.
Последний опубликованный роман принёс доходы, о которых никто даже не мечтал. И дело совсем не в уникальности и не самобытности писателя. Дело в том, что, самым необычным образом, главный сюжет произведения был подхвачен средствами массовой информации. Но и это ещё не всё: после того, как СМИ поведали о том, что главная героиня романа покончила с собой не только в книге, но и наяву, к автору стали относиться, как к пророку. Таинственность придавало то обстоятельство, что в сознании обывателя писатель жил за границей и умудрялся публиковать свои произведения здесь. Но как он из-за границы умудрялся наблюдать и описывать конкретного живого человека? Более того, корреспонденты, описывающие этот феномен, раскопали интересную деталь, поднявшую рейтинг писателя до недосягаемых высот. Оказывается, героиня романа наложила на себя руки гораздо позднее, чем книга вышла в свет. Это означало только одно – писатель мог заглядывать в будущее. «Лагерный роман» был распродан за рекордно короткие сроки. Издательство переиздало роман, но и этот тираж растаял в книжных магазинах, как снег. Всё это происходило на фоне внезапно свалившейся на страну свободы. Можно было говорить о чём угодно и как угодно. Литературная классика, которая навязла в зубах и набила оскомину, перестала пользоваться спросом. В магазинах на прилавках становилась всё меньше и меньше продовольствия. К огромной стране медленно, но верно подкрадывался голод и, как водится в таких случаях, отсутствие хлеба насущного можно было компенсировать только зрелищами (желательно, с кровью и насилием).
Страна, которая совсем недавно считалась практически атеистической, в одночасье наводнилась магами и колдунами, экстрасенсами и пророками. Книги, автором которых был человек с мистическим псевдонимом «Чернокнижник», расхватывались ещё до того, как их успеют расставить на полках в книжных магазинах.
– Ещё, несите ещё! – требовали в издательстве от автора. – Только побольше крови и убийств!
– Но я и так работаю на износ!
– Увы, мой друг, – сочувственно трясли головой редакторы, – сейчас не кодекс законов о труде диктует нам условия, а рынок. Современный читатель похож на капризного ребёнка. Кто предложит ему сладкую конфету, за тем он и пойдёт. На сегодня ваша конфета самая вкусная. Что будет дальше, одному Богу известно.
– Но я… – хотел возразить Чернокнижник.
– Вы оказались в нужное время в нужном месте, – прервал его редактор. – Не советую вам шутить с читателем. Ему могут понравиться и другие конфеты. Через два месяца жду вашу рукопись.
Это ведь только кажется, что знаменитости живут, как в раю. На самом деле многие из них ничем не отличаются от каторжника.
– Я больше не могу так! – жаловался самый популярный писатель своей любовнице. – Они хотят загнать меня в гроб!
