Но где же полицейские? Пусть они приедут и спасут меня. Я был уже готов с радостью признаться в похищении «Сессны». Но мир утратил всякий интерес к Шеппертону; казалось, что вокруг этого городка появился невидимый барьер забвения. Разъехались последние полицейские машины, техники телевизионных фургонов собирали свое оборудование.
За весь этот день я не видел ни одного вертолета.
Из-за мертвых вязов донеслись громкие, возбужденные голоса. Отряд добытчиков, возглавляемый Старком, волочил от реки, по мертвым газонам и клумбам, окровавленное тело дельфина. Сквозь облетевшие ветви рододендрона я видел ликующее лицо Старка, его развевающиеся волосы. Весь в крови, он повесил добычу на крюк у дверей центральной, рядом с военным мемориалом, мясной лавки. Голодные женщины обступили лавку тесным орущим кольцом, а Старк стоял на железной бочке и отрезал им куски дельфиньего мяса.
Бойня на реке продолжалась до вечера. Трава в парке стала скользкой от крови и чешуи: дельфины и лососи, морские окуни и тунцы – все они становились добычей шайки убийц, орудовавшей острогами со Старкова понтона, – кровожадных авиаторов, отводящих душу на обитателях другой стихии. Старк зашел в реку по пояс и насмерть забил белую меч-рыбу, пытавшуюся укрыться в утонувшей «Сессне». Последней вспышкой своего духа рыба воззвала ко мне; я услышал ее, беспомощно сидя в могиле.
Весь день на цветы и перья, устилавшие улицы Шеппертона, лилась кровь. Жадные до пищи горожане осаждали мясные лавки, где Старк и его авиаторы раздавали мою плоть.
Могилу заполнили яростно жужжащие насекомые, трупные осы, уничтожающие собственные крылья в своей алчбе к мертвым птицам. Облако мух, бежавших с моей кожи, накрыло живых и мертвых.
Змеи скользили по безрадостному лугу хвостами вперед. Задом наперед летали среди умирающих деревьев птицы. В десяти футах от моей могилы голодный пес охотился за своими экскрементами: он низко присел над землей и жадно втянул их в себя.
Моя кровь исходила из разверстого сердца черным траурным крепом, узкими лентами, улетавшими в сумрачный лес. Немощные деревья покрылись странной, пожиравшей воздух плесенью. Омерзительные миазмы, заполонившие парк, отравляли умирающим цветам последние их минуты. Я сидел в кабине из мертвых птиц. Везде, куда ни кинешь взгляд, царили мерзость и запустение.
Смерть струилась из меня по заглохшему лугу и дальше, на улицы Шеппертона. Я слышал, как кричат в лесу горожане, они добивали последних птиц.
Под вечер на лужайку забрел олененок. С трудом переставляя до костей исхудавшие ноги, он приблизился к могиле, нашел меня бессмысленными глазами, не способными собрать воедино расплывающийся образ моего лица, и лег на теплую траву. Под жесткими взглядами стервятников, обсевших все ветки над моей головой, ко мне пришли и другие животные – последние обитатели маленького рая, принесенного мной в этот город. Вислоухая такса пробралась сквозь маки и легла, тихо поскуливая, рядом с пропеллером. Старый шимпанзе, напитанный мною, когда Старк разогнал всех животных из клеток своего зоопарка, сидел на корточках и стучал себя по голове в надежде выйти из этого бредового сна, вернуть реальный мир на место. Последней приковыляла, шаркая по желтым листьям, мартышка; она уселась с наружной стороны растресканного лобового стекла и уставилась на меня огромными скорбными глазами.
Они ждали, чтобы я им помог, – я, накормивший их плодами хлебного дерева и бананами, устлавший улицы цветами. Я сидел в кабине своей могилы не в силах пошевелиться. В венах моих рук застыл тяжелый, недвижный свинец. В истощенное небо летели искры костров: горожане все еще пытались огнем отогнать джунгли от своих домов и лавок.
Я видел членов своей семьи, духов на зачарованной поляне, наблюдавших за мной от особняка Сент-Клаудов. Прямой, как струна, в безупречной сутане отец Уингейт стоял на кровавой траве. Его руки и лицо сильно исхудали, я знал, что он морит себя голодом, чтобы защитить от меня свое тело. Там же были и дети. Рейчел дремала стоя, ее голова с закрытыми слепыми глазами лежала на плече Дэвида. Миссис Сент-Клауд стояла у открытого окна моей спальни, ее лицо осунулось почти до костей. В серой, похожей на саван ночной рубашке она словно встала со смертного одра, чтобы попросить меня умереть.
Даже Старк был почти на прежнем месте: он сидел в люльке чертова колеса с гавайской гирляндой из мертвых попугаев на шее и задумчиво рассматривал понтон, стоявший на якоре прямо над моей «Сессной». Ржавая железная коробка была измазана кровью, словно сочившейся из кабины утонувшего самолета.
Они ждали, когда же наконец я умру и дам им свободу. Я вспомнил видение катастрофы, посетившее меня перед выходом из кабины на крыло, видение моей собственной смерти под озаренным кострами небом. Несмотря на все мои усилия доказать свою жизнь, я был сейчас трупом, заживо засунутым в могилу.
Такса подобралась ко мне поближе, пытаясь высосать из меня мои последние силы. Шимпанзе лежал на боку, не сводя с меня внимательных глаз. Не обращая внимания на этих мирных животных, я слышал визги и вопли стервятников. Их крылья хлопали где-то совсем уже рядом. Я посмотрел за реку, не летит ли ко мне спасительный вертолет.
Изуверившись и отчаявшись, я решил умереть.
Уже умирая, я почувствовал прилив силы. Вокруг моего сердца сомкнулась чья-то рука. Нежно и осторожно она сдавила разорванные желудочки, посылая в артерии краткий ток крови. Кровь просочилась в онемевшие капилляры, и моя кожа потеплела.
Впервые за эти дни я смог пошевелиться. Сделав движение к сидевшему прямо передо мной стервятнику, приглашая его насытиться моей плотью, я снова почувствовал, как рука сжимает мое сердце. Затем я увидел лицо старого шимпанзе, запредельную пустоту в его широко раскрытых глазах. За мгновение до того, как он умер, я ощутил в груди резкий всплеск жизни, словно его сердце встало на место моего. Я сел, прислушиваясь к мощному, непривычному биению, и тут же увидел, как взбрыкнула в предсмертной судороге нога олененка, почувствовал, как его кровь переходит в мои жилы, как мой пульс становится ровнее и чаще.
Я взглянул на себя, нагого, в лохмотьях летного комбинезона. Моя кожа утратила пепельный оттенок. Когда я сбросил с плеч остатки птичьего наряда, кровавые вымпелы оторвались от моей груди и улетели прочь, цепляясь за убогие маки.
Моя рана перестала кровоточить. А животные, сошедшиеся к моей могиле, продолжали умирать. Каждое из них отдавало мне что-нибудь от себя – кровь, ткани, жизненно важный орган. В моей груди мощно стучало сердце шимпанзе, по моим сосудам неслась оленья кровь – весеннее половодье в иссохшем, растрескавшемся лабиринте. Мартышкины легкие жадно втягивали воздух через мой рот, а в основании черепа я чувствовал тусклый мозг таксы – верной собаки, спасающей раненого хозяина.
