Рэй скрипнул зубами и сжал кулаки: высеку, раздену, нагишом до туглоса пущу и запру в комнате, чтоб и шагу ступить не могла! Ты у меня, милая, на привязи сидеть будешь, пока пустыня в цветущий сад не превратится! Я тебя, счастье мое, неугомонное, поучу уму-разуму, до конца жизни помнить будешь!..
Нет, глупо. С тобой так бесполезно, иной дорогой придется идти. Что ж, так тому и быть. Домой полетишь, охладишься малость. Ты ведь этого хотела? Земля, мама с папой, друзья и ни какого Флэта, Рэйсли, все сама со своим недалеким умишком. Хорошо. Я, конечно, тебя подстрахую, чтоб сильно не заносило, а в остальном… Посмотрим, как оно, мужские дела на женские плечи? Так месяц, два, глядишь, и феминизм интоксикацию вызывать начнет, а не моя физиономия, и свобода с независимостью той же дорогой пойдут. Отправлю — поживи без меня, может, что и поймешь…
Рэй встал, потянулся, и пошел к себе, нужно еще совет оповестить, а Иллан ему не помощник.
"Странная штука жизнь, ох, странная. Но почему именно у меня она складывается так, а не иначе? Я что, чем-то отмечена с рождения? Клеймом сатаны?" — вопрошала Алена сине-бурую накипь камней над головой.
Заботами Агии она чувствовала себя, если не хорошо, то вполне сносно. Настойка груттонки, кисло-пряная жидкость чернильного цвета, развеяла вязкий туман, клубящийся в голове. Матовые горошины с горьким привкусом алоэ сняли обезвоживание и интоксикацию. Боль глушила и-ку, кашель и першение в горле и груди — странные пастилки, и вкусом и видом напоминающие Алене квадратик застывшей смолы. Раны исправно смазывали чем-то едким, неприятным, и они зудели нещадно, где-то внутри, словно не заживали, а еще больше увеличивали раневую поверхность. С этим дискомфортом можно было примириться, перетерпеть, даже забыть на время, заснув, например, но какое средство применить против грызущей душу тоски? Было ли от нее лекарство у Агии? Может, и было, но как узнать наверняка? Ведь спросить, значит признаться в том, что отвергала три года…
Ворковская зажмурилась и прикусила губу, чтоб не завыть и не расплакаться, а для верности еще и руку на глаза положила. Широкий рукав блекло-розового цвета с коричневыми разводами рисунка хитона упал на лицо, закрыв его до подбородка. Теперь можно плакать — никто не увидит.
Алена хотела домой. Не просто хотела — жаждала так сильно, жгуче и яростно, что сама себе удивлялась. Она рвалась не на родную голубую планету, на зеленую улицу в старую девятиэтажку, под защиту бетонных стен и дубовых дверей, а в туглос, вычурное создание флэтонских архитекторов, под сень сине-зелено-бурой растительности, в сумрак и холод огромных пустых залов. Не в объятья матери и отца летела ее душа, а в стальной круг рук Лоан, к его широкой груди.
Рэйсли… Дикарь, тиран, вампир, а стал ей дороже родных, милых, интеллигентных людей. Он заслонил своей огромной фигурой, взрывным темпераментом, манерами диктатора тишину и покой уютной малометражки, безобидный трекот подруг, запах маминых щей и котлет, тепло ее глаз. Все это покрылось дымкой, отошло даже не на второй план, а на десятый, двадцатый, ушло куда-то вглубь памяти, зарылось в ворохе других воспоминаний и словно умерло вместе с глупыми мечтами о сероглазом принце.
Рэй. Он царил над ней, властвовал над памятью, душой и телом, лез в сновидения со свойственной ему бесцеремонностью. Холод голубых глаз, презрительный изгиб губ, трехцветные пряди, обрамляющие его каменное лицо…
С ним она не ведала страха перед миром, не знала забот. Он сдержал свое слово, став мужем, отцом, братом и другом в одном весьма недурственном лике.
Интересно: ищет ли он ее? Обвиняет, злится, переживает? Или забыл, выкинул из памяти капризную землянку?
Думает, что она сбежала или понимает, что ее похитили, ложью выманили из дома?
Что толку гадать? Что ждать? Три дня она сидит в этой пещере, зализывая раны, а к Рэйсли так и не приблизилась ни на шаг. Как он ее здесь найдет? Нужно что-то сделать самой. Встать и пойти в ближайший эфриш, сдаться патрулю, связаться с мужем..
Алена резко села и обвела взглядом пещеру. Шаванпрат тут же открыл глаза, но так и остался сидеть в позе лотоса, сложив пальцы в замысловатую мудру.
Агия спала на шкуре гура, свернувшись клубком и прикрыв лицо чаврашем до бровей. Не стоит будить хозяйку. Девушка ей нравилась: открытая, мягкая, улыбчивая. Добрая. Душа ангела, лик богини. А вот муж у нее…
Шаванпрат ассоциировался в сознании Алены с древней, сколотой во многих местах статуей Будды. Мало, что он сидел постоянно в такой же позе и молчал, так и вид имел под стать: на лице застывшая маска загадочной отрешенности, взгляд не «в», а сквозь.
Нет, он ее не пугал: после трехгодичного общения с матерой анакондой, банальный полоз уже не страшен. Однако мастерством общения со змеями она все же не овладела в совершенстве, оттого чувствовала себя неуютно. Терялась.
— Шаванпрат, — позвала тихо. Тот моргнул: слышу. — Я хочу поблагодарить тебя… и Агию. Спасибо вам за все: за заботу и кров, и тебе особое спасибо за то, что не оставил там…Вообщем, еще раз огромное спасибо и… до свидания. Мне пора.
Мужчина не шевелился, ни одна эмоция не отразилась на его лице. Может, она не доступно объяснила, не так сказала?
— Мой муж наверняка беспокоится, ищет. Вряд ли он сможет меня здесь найти. Мне нужно идти. Ты не подскажешь: есть ли поблизости средства связи?
Мужчина молчал.
— А ближайший эфриш? До него далеко?
Мужчина нахмурился: канно собралась в эфриш одна? Не зная, что это за город, где? По незнакомой местности с незалеченными ранами?
Алена вздохнула: как же с ними трудно! Мужчины…И встала, опираясь на выступающие камни:
— Где моя одежда?
Шаванпрат скосил глаза вправо. За шкурой лежал квадрат блестящей, кремовой ткани. "Ну, спасибо", Абдула"!’- поджала губы девушка. Чавраш, конечно, хорошо, но она имела в виду джинсы и кофту.
— Я о своих брюках..
— Тряпки.
— Одежда!
Малеху спорить не стал, лишь возвел очи к своду пещеры: во истину их господин, великий крестник Модраш, наделен божественным терпением.
Алена промолчала: бог с ними, с джинсами. Стиль "а ля Фатима", конечно, не ее, но здесь не бутик, и она не на базаре. Пойдет в этом балахоне. Нет, побежит. Хоть в ночнушке, хоть в бальном платье, хоть в валенках, хоть босиком, хоть по камням, хоть по углям, главное — к Рэю. К его широкой, стальной груди, ядовито-ехидному прищуру, сардонической усмешке, настолько родной и привычной, что светлая улыбка ангела на его лице показалась бы ей комичной.
Однако без обуви она далеко не уйдет- камни, не песок.
