на каблуках, даже про меня забыла, и стремительно поспешила вон. Я едва за ней поспевал. Мы очень долго молчали, всю дорогу до дома, пока она готовила суп, в то время, как мы его ели, после того, как я пожелал ей спокойной ночи. Мы всегда жили в нашем доме вдвоем, но в тот день мне казалось, что дом пустой, в нем только молчаливые призраки, которые притворяются людьми.
Утром она сказала мне: «Memento Mori». Она и раньше говорила мне это, но никогда прежде я не ощущал силу в этих словах. На двенадцатый день рождения она подарила мне белый платочек, на котором было вышито «M. M» и сказала о том, что все мы когда-нибудь умрем. Даже когда все будет хорошо, даже если у тебя много друзей или доброталонов и ты можешь купить себе целый город – ты все равно когда-нибудь умрешь. Даже если бессмертие станет доступной медицинской процедурой – ты все равно умрешь, и я тоже, и все, кого ты любишь. А если нет – жизнь теряет всякий смысл. Смерть делает жизнь ценной, иначе никто бы ее не вынес. Я слушал ее очень внимательно и все думал, купит ли она мне то шоколадное мороженое, которое я, наверное, не должен есть, но ем каждый раз, когда мы встречаемся с отцом. У нас был праздничный ужин, мы плавили сыр с помощью специальной штуки, мама назвала ее фондю, это было вкусно. Потом пошли на почту оплачивать штрафы за то, что я не хожу в школу, и по дороге кормили голубей. Я впервые видел тогда белых голубей. Мы не возвращались к этому разговору около года, до того дня, который изменил нашу размеренную жизнь, которая ретроспективно кажется мне невозможной, утопичной. Через несколько дней меня отправили в школу-интернат, чтоб у меня было будущее. Мать была замкнутой, говорила кратко, все время хлопотала о чем-то. Позже я узнал, что она продала дом, причем почти за бесценок по сравнению с тем, сколько он мог бы стоить, наш дом был произведением искусства, но покупателя больше волновало его выгодное расположение и большой сад вокруг. Я не понимал, что происходит. Мы много раз говорили о зоне отчуждения – прекрасном месте, где люди помогают друг другу, сами выращивают био-продукты и не нуждаются в доброталонах, рейтингах и школах. Раньше нам мешала привязанность к дому, теперь дома нет. Я не понимал, что происходит, а мать отмахивалась от меня своими напряженными плечами, скрупулезным подсчетом цифр и тихим голосом. Я боялся ее отвлечь от чего-то очень важного, я не задал ей ни один из тех вопросов, которые меня беспокоили. Может, если бы я сказал ей, что готов идти за ней на край света, не нужна мне школа и отец тоже был не так уж нужен или что-то в этом роде, она бы мигом прекратила подсчеты и мы отправились бы в прекрасное место, которое нас ждет. Я не сделал этого. Мать отдала меня в одну из лучших общеобразовательных школ, где нас учили соответственно нашим интересам.
Она всучила на прощание желтый конверт, браслет из лунного камня, ее любимого, и обняла. Обнимала она слишком порывисто, слишком коротко. Я ничего не успел понять. Больше я ее никогда не видел. До сегодняшнего дня.
Из письма я узнал, что она оплатила мое обучение и передо мною открыты все дороги. Она умоляла меня помнить о смерти и никогда не становиться участником гонки за выживание. Любить природу, меньше контактировать с людьми, выбрать свой путь и держаться подальше от Офисов. Сама она предпочла забыть. Я все никак не мог поверить, она писала какие-то фантастические вещи, мол, сотрет себе память и устроится куда-нибудь на низкоквалифицированную работу, сбережения попросит высылать в школу. «Жизнь потеряла смысл, это самое полезное, что я могу – самоустраниться». Так она писала. Я искал ее потом, когда вырос, по всем архивам, по всем центрам, которые проводили подобную процедуру, но тщетно. Она стерла свою память, а вместе с ней себя саму. Я старался ее помнить, каждый вечер, все то время, пока я учился в школе, я играл в игру. Я теребил в руках браслет, в нем было пятнадцать неровных угловатых камешков, вглядывался в их мутный свет и вспоминал одну ее черту, когда я доходил до пятнадцатого камня – я полуприкрывал веки, отдалял браслет от себя и пытался представить себе, как браслет обвивает ее запястье. Я всегда хорошо засыпал после этого.
Когда я закончил школу и прошел тест на профориентацию, оказалось, что у меня хорошие коммуникативные способности, дисциплинированность и лидерские качества, система отправляла меня учиться на менеджмент в Университет. Высшее образование получали редко, это означало, что у меня действительно есть потенциал в этой сфере, но я не смог. Перед глазами стояла эта проклятая записка и картина того, как отец давится счастливой монеткой. У него тоже были хорошие коммуникативные способности.
Я отказался от обучения и долгое время пытался найти работу в ретрорайоне, в «Драйве», там еще нужны были люди для рутинной неквалифицированной работы, вроде гардеробщика в театре. Зрители приходили туда за атмосферой, им не нужна была сенсорная панель индивидуального шкафчика для одежды, они хотели перекинуться парой словечек с кем-то, одетым в нелепый исторический костюм. Меня взяли туда во многом благодаря моему словарному запасу, который позволил мне использовать не свойственные нашему времени, витиеватые речевые обороты. Я был убедителен. Мне даже не надо было носить радомер на работе, для подлинности. В свободное время я искал информацию о том, что случается с людьми после стирания памяти. Вариантов было много, кто-то предпочитал частичное удаление информации, кто-то смывал в унитаз целые годы своей жизни, а кто-то выбирал тотальное очищение. Таких людей называли tabula rasa – чистый лист. Им выдавали темные плащи, под наркозом заливали щелочь в левый глаз – для помутнения роговицы. Так они давали понять всему миру – один глаз у нас закрыт, мы смотрим только в будущее, прошлого не существует.
Имена им оставляли прежние. Я не понял зачем, в статьях писали, что должна быть хоть одна ниточка, связывающая человека с прошлым, чтоб он его точно никогда не вспомнил.
Я работал в гардеробе семнадцать лет, до самого закрытия. Потом мыкался по ретрорайону, пытался найти что-то еще, рекомендательное письмо у меня было превосходное. Два года удалось проработать швейцаром в квест-комнате «страшный отель». Моя идеальная осанка и отстраненность раздражала людей. А может, я и вправду плохо справлялся
