— Вы, — сказал он чавкающему старику, заросшему диким волосом, — можете обойтись тошроном.
У капитана был акцент образованного человека. Он засунул руку в мешок и полупрезрительно бросил на стол блестящую монету. Старик сделал старинный жест, прикоснувшись кончиками пальцев к виску.
— А вы, — обратился капитан к молодому голодному человеку, который, по иронии судьбы, был очень толст, — вы, вероятно, можете получить заем. Это деньги Правительства, без процентов, выплачивать можно в течение шести месяцев. Ну, скажем, две гинеи устроят?
Капрал подсунул парню планшетку и сказал: «Распишитесь здесь». Молодой человек, страшно смущаясь, признался, что не умеет писать.
— Тогда поставьте крестик, — выручил его капрал. — И выходите. Вон в ту дверь.
Капрал подтолкнул его локтем к двери, через которую вошли они с капитаном.
— Ага! — проговорил капитан, поворачиваясь к Тристраму.
— Расскажите-ка мне о себе.
Лицо капитана было замечательно гладким; можно было подумать, что армия располагает неким секретным средством для разглаживания лиц; запах, исходивший от капитана, был необычайно пикантным. Тристрам рассказал о себе.
— Ах, школьный учитель? Что ж, вам не о чем беспокоиться. О какой сумме мы можем говорить? Четыре гинеи? Полагаю, что мне удастся уговорить вас остановиться на трех.
Капитан вытащил из мешка хрустящие бумажки. Капрал держал свою планшетку наперевес и, казалось, был готов воткнуть авторучку Тристраму в глаз.
— Распишитесь здесь, — сказал он. Тристрам расписался дрожащей рукой, в которой были одновременно зажаты и перо, и деньги.
— А теперь выходите через ту дверь, — подтолкнул его локтем капрал.
Оказалось, что дверь вовсе не была выходом на улицу. За ней находилось нечто вроде длинной и широкой приемной, побеленной известкой и сильно пахнущей клеем, где несколько одетых в лохмотья людей возмущенно наседали на молодого сержанта с несчастным лицом.
— По этому поводу требовать объяснений от меня бесполезно, — говорил он высоким придушенным голосом с акцентом северянина. — Который уж день мы их принимаем, и все они катят бочку на меня, как будто это я во всем виноват, а я им должен растолковывать, что я здесь ни пришей ни пристегни. Ни при чем то есть, — объяснил он, глядя на Тристрама. — Никто же не заставлял вас делать то, что вы только что сделали, — рассудительно говорил сержант, обращаясь ко всей честной компании. — Некоторые, то есть те, кто постарше, получили по небольшому подарку. А вы получили ссуду. Она будет погашена из вашего жалованья, по скольку-то там в неделю. Так что не нужно было брать денег у Короля, если они вам ни к чему, и не нужно было расписываться! Всё это вы сделали совершенно добровольно.
Последнее слово он произнес так, что его можно было срифмовать со словом «окно».
Сердце у Тристрама ухнуло вниз, а затем снова подпрыгнуло и застряло в горле, словно было подвешено на резиночке.
— Что все это значит? Что здесь происходит? — спросил он. К своему удивлению, Тристрам увидел здесь и леди с грязно-серыми волосами, прямую, как шомпол, и державшуюся с высокомерием знатной дамы.
— Это существо имело наглость заявить, что мы вступили в армию, — объяснила леди. — Большей чуши не слышала никогда в жизни. Я — в армии! Ф-ф-ф-ф-ф! Женщина моего возраста и положения…
— Осмелюсь доложить, вы вполне подойдете, — успокоил ее сержант. — Обычно берут дамочек чуть помоложе, но вам не иначе как доверят ответственную работу: присматривать за «подсобницами». Женщин-военнослужащих называют «подсобницами», — любезно объяснил он Тристраму, словно тот был самым несведущим из присутствующих. — Понимаете?
— Это правда? — спросил Тристрам, стараясь выглядеть спокойным.
Сержант, похоже, был славным парнем. Он уныло кивнул и сказал: — Я всегда всем говорю: «Не подписывайте ничего, не читая!» На той бумаге, что у капрала Ньюландза, наверху написано, что вы обязуетесь отслужить двенадцать месяцев на военной службе. Это напечатано очень мелким шрифтом, но вы могли бы прочитать, если бы захотели.
— Он закрыл это место большим пальцем, — ответил Тристрам.
— А я не умею читать, — проговорил молодой толстяк.
— Ну, это уж ваша проблема, не так ли? — заметил сержант. — Ничего, читать вас научат.
— Это абсурд, — проговорила серая леди. — Это совершеннейший скандал и бесчестье. Я сейчас же вернусь туда и отдам им их грязные деньги и скажу им в глаза все, что я о них думаю!
— В аккурат то, что надо! — восхищенно проговорил сержант. — Так и вижу, как вы в канцелярии объясняете дамочкам, откуда ноги растут. Вы нам очень подойдете, очень! Из вас получится то, что называется «настоящий старый боевой топор»!
— Позор! — выпалила леди «старый боевой топор» и бросилась к двери.
— Что сделано, то сделано, — философически произнес сержант. — Что написано пером, того не вырубишь топором. Честно или нечестно — но вас подловили. И потом — двенадцать месяцев, это не так уж и долго, правда ведь? Меня они уговорили подписаться на семь лет. Я тогда был натуральный «чайник». Дурачок, — перевел он Тристраму. — Хотя, между нами говоря, — доверительно обратился сержант к присутствующим, — если вы доброволец, то у вас гораздо больше шансов на продвижение по службе. Ага, вот она и завелась! — проговорил он и стал прислушиваться.
Из столовой явственно доносился голос серой женщины.
— Во дает! Молодец! — одобрительно проговорил сержант.
Затем он вернулся к своей теме.
— Капитан Тейлор говорит, что скоро будет введена Всеобщая Воинская Повинность. И волонтер окажется в совершенно отличном от любого призывника положении. Это уж как пить дать.
Тристрам захохотал. В дверном проеме стоял стул, и он опустился на него, изнемогая от смеха.
— Рядовой Фокс! — смеясь сквозь слезы, проговорил Тристрам.
— Вот и молодец! — одобрительно сказал сержант. — Вот это настоящий армейский дух! Улыбайтесь, всем советую. Лучше улыбаться, чем наоборот. Итак, — подводил итоги сержант, стоя в положении «вольно» и кивками приветствуя вновь прибывающих бродяг, — вы теперь служите в армии. Отныне вы должны мужественно переносить все тяготы армейской жизни. — Тристрам продолжал смеяться. — Вот как он.
Ицли-пицли-бу-бу-бу! — сказал Дерек Фокс сначала одному из смеющихся и пускающих пузыри малышей, а потом другому. — Бу-бу-бу, гу-гу-гу! — побубукал Дерек сначала своему маленькому тезке, а затем, щепетильно с теми же звуками и выражением, маленькому Тристраму. Он всегда и все делал со скрупулезной справедливостью, это могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве плодовитости. Даже Лузли, пониженный в звании настолько, насколько позволяла его чиновная должность, вряд ли мог кричать о несправедливости, хотя он теперь и пытался доказать, что Дерек — гомосексуалист.
