Анджей торопливо ухватил из дядькиной руки подкову — чуть не уронил, чувствуя себя бог весть почему неловко под пристальным дядькиным взглядом.
Дядька вздохнул, отвел наконец-таки свои глаза, присел с кряхтеньем на чурбак возле наковальни. Потянул из-за пазухи старую, почти дочерна просмоленную трубку. В последнее время он все чаще вот так сидел — то на спину жаловался, то на ноги. Сидел и смотрел, как Анджей молотом машет. И даже замечаний уже почти не делал.
Пепел неторопливо вываливался из дядькиной трубки сухими хрупкими чешуйками (как крылья мертвых бабочек? — мертвые крылья, уже потерявшие цвет и форму… при чем тут бабочки?.. Анджей вздрогнул от странного, привидевшегося вдруг в хлопьях пепла у дядькиных ног…). И дядькин голос был тоже неторопливым, бесформенным и еле слышным — как пепел:
— Спортила она тебя. Совсем спортила. Ведьма.
— Она не ведьма, дядь Янек! — вырвалось.
Слетело с языка, прежде чем Анджей успел подумать.
Наверное, надо было спросить: «Кто? О ком это вы, дядь Янек?» — а самому дыхание перевести. Глазами удивленно поморгать под пытливым дядь-Янековым взглядом. И уж никак не орать во всю глотку с возмущением — как будто кто-то с размаху да без предупреждения сунул кулаком под дых; а там и так почему-то уже больно.
А ведь и правда — больно. Хотя, подумать, какое ему дело до того, как ее дядя Янек называет? Какое ему вообще до нее может быть дело? А вот получается — может. И он сам только что в этом дяде Янеку признался — своим криком заполошным.
А самое плохое, что ему никак не удавалось поймать дядькин взгляд — тот все бродил где-то среди чешуек скользящего вниз пепла.
— Вы ж сами говорили, дядь Янек, что она тетю Рену спасла и Снежану… Вы же сами…
Дядька нетерпеливо мотнул головой — не то соглашаясь, не то отрицая. А когда поднял глаза — они оказались у него почему-то очень старыми и усталыми. Смертельно усталыми. Цвета пепла возле его ног.
— Дурак ты, Анджейка. Потому и спасла, что ведьма. И спортила тебя потому же. Смотреть на тебя тошно, Анджейка. Тебе вон годов уже сколько? — сердито махнул рукой, перебивая Анджеев ответ. — Руки-ноги на месте, с лица тоже не страшный, Снежанка-то вон… да ладно… Друзья-то все уже переженились, братец твой рыжий — куда уж — тоже…
И опять сердито махнул рукой на открывшего рот Анджея. Тот хотел было сказать дядьке, что уж чем как братец — лучше насовсем в монастырь уйти. В хате как стая ворон поселилась: с утра до ночи ругань да крики, братец свою супружницу за косу — а она визжит, благо голосом господь не обидел; а там еще и маманя вступает с поучениями — и все криком, а то иначе ее, старую, не слышно; а потом и отчим — кулаком об стену — чего разгалделись, курицы… Анджей теперь и ночевать домой старался не возвращаться — прямо в кузнице себе лежанку приспособил…
— Ты думаешь, это я все один придумал? Бабы вон языки уже себе сточили — все об этом.
Дядька замолчал; сердито и шумно попыхтел — видно, задохся от непривычно длинной речи; нетерпеливо постучал уже давно выбитой трубкой о колено. Дожидался, не скажет ли чего Анджей.
Не дождался. Фыркнул, сунул трубку обратно за пазуху, как будто забыл, зачем вынимал.
— Лошадь-то небось сам назад поведешь?
— Сам, — согласился Анджей, отворачиваясь от внимательного дядькиного взгляда. Непослушная, шальная улыбка дергала кончики губ — еще обидится дядька. Плевать, о чем сплетничают соседи — им бы только языками трепать (и откуда только узнали — на лбу у него что ли написано?). Плевать, что об этом думает дядька. Снежанку только жаль — зря она взглядами да вздохами все Анджея провожает — вон, даже родитель обеспокоился… Зато он сам отведет сегодня лошадь. И, может, — а почему бы и нет? — увидит ее хозяйку. «Вот, я привел вам лошадь, панночка…» — «Спасибо, Анджей» — и, может даже, она узнает его? А почему бы и нет. А потом он будет стоять и смотреть ей вслед — как она уходит по залитой солнцем дорожке в своем платье, похожем на облако; маленькая девочка из его детства и снов — опять уходит, ни разу не обернувшись — и не почувствовав, как он смотрит ей вслед…
— Ох, ну и дурень, — тяжко вздохнул дядька, вынимая из крепко сжатых пальцев Анджея смятую в бесформенный узел подкову. — И где ж я тебе вторую такую достану?
Марго (13) — Август
— Вот, я привел…
— Спасибо, Анджей.
Он смотрел на нее испуганно. Почти ошеломленно. Не ожидал, что она вспомнит его имя? А она сама — ожидала, что вспомнит так быстро?
Лошадь ткнулась в ладонь теплым носом — поздоровалась. Марго провела ладонью по ее золотистой гладкой шее, запустила пальцы в нагретую солнцем гриву.
Раньше лошади ее боялись.
Чуяли волка.
Шарахались в сторону, шумно фыркали, выкатывая испуганные блестящие глаза. Но Марго умела их успокаивать. Ловила за гриву, похлопывала напряженно выгнутую шею, заглядывала в глаза. В самую глубину, темно-карию, теплую. И почти всегда находила там жеребенка — длинноного и неуклюжего, с пушистой гривкой и плюшевой шерстью. Непуганого и любопытного. «Здравствуй, малыш», — говорила Марго и осторожно гладила бархатные ноздри, доверчиво трогающие ее ладонь. Напряженная лошадиная шея расслаблялась под рукой Марго, лошадь вздыхала, втягивая ноздрями причудившийся запах — молока, свежей травы и земли, взрытой лошадиными копытами. Запах детства. Лошадь переступала неуверенно с ноги на ногу, как будто на мгновение они снова становились неловкими голенастыми ногами жеребенка — и с этого самого мгновения больше не боялась. Потому что с этих пор Марго пахла для нее не волком, а молоком и луговой травой — вкусным запахом давно прошедшего и почти забытого, такого короткого, жеребячьего детства.
Раньше лошади ее боялись… Раньше. А теперь?
— Ну пойдем, — сказала Марго лошади. И подобрала повод, теплый от рук все еще стоящего напротив Анджея.
Он смотрел ей вслед.
Мальчик, который когда-то давно протянул ей руку.
Марго так и запомнила это — на долгие-долгие годы: рука, которая тянется к ней сквозь камни, грязь, крики, боль, страх — слишком Широкая и мозолистая для мальчишки ладонь, твердые пальцы, грязные ободки под ногтями. «Ты это… не бойся меня, а?» Теплая, уютная ладонь, внутри которой было так хорошо замершим насмерть пальцам Марго. Мальчик, который спас ей жизнь. Мальчик, который много лет назад вот так же смотрел ей вслед, когда она уходила по садовой дорожке к дому. И она вот так же тогда чувствовала его взгляд — теплый и спокойный, как и его рука… как будто его взгляд продолжал поддерживать ее — чтобы она не споткнулась и не упала в темноте…
