Я понимаю, как неинформативно это звучит — «высота внутреннего взлета». Особенно от летчика. Но как еще объяснить? Лучше всего это получилось у самой Каи, когда она сказала про качели, делающие «солнышко».
Если кто не знает, «качели» — это такие деревянные лодки, подвешенные к неподвижной перекладине на подшипниках от моторенвагена — в Славе таких много. Сколько раз над ними пролетал, и даже снимал один раз для передачи «За Фасадом Тирании». Эти качели могут подниматься до определенной высоты, а дальше начинают биться в деревянный ограничитель.
Человеческое тело, занятое поиском наслаждения, подобно таким качелям. Мы думаем, что достигаем высшей доступной радости, когда чувствуем содрогание качелей от удара об ограничивающую доску. Так оно и есть — в искривленном тюремном смысле.
Со мной же случилось следующее — чья-то уверенная рука качнула лодку с такой силой, что она сбила эту доску, взмыла выше, еще выше, а потом вообще описала полный круг, — и, вместо привычного отката назад после нескольких шажков в сторону недостижимого счастья, я помчался прямо за ним, круг за кругом, больше не давая ему никуда уйти.
И дело было не в том, что мне удалось поймать солнечный зайчик или действительно прописаться внутри миража. Нет, лживая фальшь всех приманок, намалеванных для нас природой, никогда не была видна так отчетливо, как в эти секунды. Но из запрещенного пространства, куда, сломав все загородки, взлетели мои качели, вдруг открылся такой странный и такой новый вид на мир и на меня самого…
Совсем другая перспектива.
Как будто с высоты я увидел зубчатую ограду оркского парка, а за ней — свободную территорию, куда не ведет ни одна из тропинок, известных внизу, и куда уже много столетий не ступала человеческая нога. И я понял, что в истинной реальности нет ни счастья, за которым мы мучительно гонимся всю жизнь, ни горя, а лишь эта высшая точка, где нет ни вопросов, ни сомнений — и где не смеет находиться человек, потому что именно отсюда Маниту изгнал его за грехи.
— Почему ты опять плачешь? — спросила Кая.
В полутьме спальни ее лицо казалось нарисованным тушью на шелке.
— Не знаю, как теперь жить.
— Не бойся, — сказала Кая, — мы обо всем договоримся.
Женщины, в том числе и резиновые, все понимают по-своему. И бесполезно им объяснять, что имелось в виду совсем другое, высокое. Особенно когда имелось в виду именно то, что они подумали.
— Мы каждый раз будем с тобой торговаться? — спросил я.
— Нет, — сказала Кая. — Все будет бесплатно. Как раньше. Ты даже можешь меня бить и мучать, и я все равно буду делать то же самое. Но ты должен согласиться на три условия.
— Какие?
— Во-первых, — сказала она, — я хочу, чтобы мне иногда можно было выходить из дома. Отключи пространственную блокировку.
— Во-вторых? — спросил я мрачно.
— Не ставь меня на паузу.
— В-третьих?
— Я хочу познакомиться с Грымом.
Так.
Вот для чего ей нужна одежда.
Она собиралась начать на моих глазах флирт с Грымом, чтобы еще сильнее надавить на мое израненное сердце. Когда я осознал это, мне показалось, что у меня внутри тихо хрустнула какая-то нежная стеклянная деталька.
Да, она могла быть умна и проницательна, она могла поражать интеллектом, она могла быть хитрее и даже мудрее меня — но сколько бы я ни вглядывался в этот совершенный симулякр души, сколько бы ни находил в нем чудесных смыслов, сколько бы ни обманывался красотой распускающихся на нем цветков, его корнем все равно оставалось беспредельное сучество. Всегда и во всем.
Одну секунду я был близок к тому, чтобы упасть на колени и прошептать:
— Милая, ну зачем? Зачем тебе с такой беспощадностью отрабатывать эту идиотскую, насильно вбитую в тебя природой и обществом программу, чтобы заставить меня страдать все сильнее и сильнее? Что ты пытаешься спрятать за волнами ужаса и боли, которые поднимаешь в моей душе? Свою пустоту? Свое небытие? Я знаю о них и ничего не имею против. Почему ты не можешь просто дарить мне радость и спокойно жить — или притворяться, что живешь, — рядом? Зачем тебе постоянно раздувать сжигающее меня страдание?
Но я был уже достаточно знаком с правилами этой отвратительной игры, чтобы понимать — женщине такого не говорят. А значит, не говорят и суре.
— Так ты согласен? — спросила она.
— Дай мне подумать, — сказал я. — Все это не так просто.
Комната, где Грыма с Хлоей осмотрели врачи, напоминала зеркальный шкаф изнутри. Гримерная, где их готовили к съемке, походила на будуар уркагана из памятного предвоенного клипа (не хватало только окровавленной резиновой женщины на заднем плане). Но от сверкающего сумбура первых часов у Грыма почему-то остался в памяти только изогнутый облезлый коридор, по которому их переводили из одной студии в другую.
Коридор был увешан дырчатыми панелями из черного карбона. Со всех сторон неряшливо свисали провода, а на самих панелях белели объявления:
3D PROJECTOR MAINTENANCE. SORRY FOR INCONVENIENCE!
— Вот так здесь все выглядит на самом деле, — непонятно хихикнул Дамилола, когда они проходили мимо объявления. Он, скорей всего, шутил, но Грым действительно поверил, что новый мир состоит из таких коридоров.
И еще из людей, гордых бизантийцев, «детей Маниту и носителей тоги». Тогу, правда, почти никто из них не носил. Одевались они во что попало — практически как орки, только, как шепнула Хлоя, «беднее».
Когда телекамеры не работали, люди были вежливы и равнодушны, как стены. А когда камеры включались, работать приходилось Грыму.
Он знал, что держится перед камерой слишком напряженно — и само это знание напрягало. Отвечая на вопросы, он запинался и старался говорить как можно меньше. Но это соответствовало образу оркского солдата с обожженным лицом и трудной судьбой, так что в целом все прошло неплохо.
Хлоя, наоборот, расцвела в лучах внимания, и даже ее скорбь по Бернару-Анри оказалась на редкость фотогеничной. Когда ей вручили символический ключ от его дома и публика захлопала, она ухитрилась пустить поверх уже пролившихся слез еще одну маленькую трогательную слезинку — как раз такую, чтобы ее можно было заметить на маниту.
Дамилола выглядел усталым. Он ушел, обещав что настоящее знакомство с новым миром начнется через несколько дней, когда беглецы освоятся и отдохнут.
После того, как Алена-Либертина закончила вводную беседу с Хлоей, вежливая дама из комитета по встрече повезла юных орков обживать их новый дом.
