Румаль Мусаевна, как раз разливавшая чай, даже поставила задрожавший в ее руке чайничек на стол.
— То, что вы говорите, просто ужасно, — сказала она. — Птичек-то за что?
— Бросьте. Этим занимаются все мальчишки. И они, кстати, уж точно не рассчитывают на награду и действуют бескорыстно. По моей логике выходило, что подлинными служителями зла были именно они. И я задумался — кому же тогда служу я?
Аристотель Федорович негромко засмеялся.
— Да-с, — сказал он, — дилемма.
— Не забывайте, я был еще довольно маленьким мальчиком. В общем, чуть не сломав голову всеми этими размышлениями, я в конце концов пришел к недетски мудрому выводу, что такие вещи постигаются не рассуждением, а следованием уже существующей традиции, и если где-то на земле живут истинные адепты зла, надо учиться у них. Но, как вы понимаете, в седьмом классе это было трудно, и я не то чтобы забыл о своем сердечном обете, а, скорее, отложил его выполнение на неопределенный срок… Извините, вы не дадите глоток чаю? Только не очень горячего, пожалуйста. А то в горле пересохло…
Румаль Мусаевна налила Борису чаю и некоторое время поила его с руки, словно медсестра загипсованного больного. Она даже предложила ему шоколадную конфету, но Борис отрицательно помотал головой.
— Итак, — продолжал он, когда Румаль Мусаевна села, — я кончил школу, поступил в необременительный гуманитарный институт, возмужал и поумнел, простите за очередную нескромность, и стал понемногу интересоваться традициями, которые были связаны со злом, или, во всяком случае, имели такую славу. Довольно быстро я понял, что социальные учения на эту роль не подходят…
— Вот от них-то как раз и все зло в мире, — заметил внимательно слушающий Аристотель Федорович. — Во всяком случае, в нашей истории.
— Не соглашусь. Русский коммунизм, с моей точки зрения, связан не столько с абстрактным злом, сколько с недостатком общей культуры. А немецкий фашизм я отбросил из-за примечательной случайности. Я, знаете, купил себе электронный ридер и сразу сгрузил туда из интернета много разных файлов с малопонятными именами. И в результате два дня подряд читал "Майн Кампф" в полной уверенности, что изучаю Славоя Жижека, это такой модный философ из Евросоюза. Единственным диссонансом мне показалось то, что европейский мыслитель слишком сильно упирает на проблему сифилиса.
— А какая тут связь…
— Чисто ассоциативная, — перебил Борис. — Гитлер не был жрецом зла. Он был пошлым психом, бездарным евробюрократом, даже неспособным понять, что для осуществления плана "Барбаросса" вместо тысячи танков "тигр" достаточно закупить одного секретаря обкома. Знаете, я как-то увидел в интернете альтернативный вариант банкноты в 20 евро с портретом молодого фюрера. И не поверите, насколько тот был на своем месте. До такой степени, что я после этого потерял к Славою Жижеку всякий интерес.
— Кроме фашизма есть еще либерализм, — заметила Румаль Мусаевна. — Его как раз многие умные люди в нашей стране считают самым главным злом.
Борис закатил глаза, как бы говоря "я вас умоляю…".
— Никакого либерализма в России нет и быть не может. Потому что при либерализме придется всех в тюрьму сажать. В России есть либеральный дискурс. Это, если говорить по-научному, последовательность шумовых и визуальных эффектов, сопровождающих передачу созданной Гулагом стоимости в руки сами хорошо знаете кого. Набор особых мантр, который специально обученные люди начитывают по радио и телевизору для создания ментальной завесы. Против я ничего не имею, но как я могу такому служить? Я ведь адепт мистического зла, а не экономический журналист или там автор колонки "Из-под глыб" в каком-нибудь глянцевом каталоге…
— Вы очень разносторонний молодой человек, — одобрительно произнесла Румаль Мусаевна.
— Благодарю. В общем, я твердо решил ограничить круг поиска чисто духовными учениями, не претендующими на трансформацию социальной реальности — поэтому исламских товарищей тоже пришлось отбросить.
— Сатанизм? — поднял бровь Аристотель Федорович.
Борис усмехнулся.
— Сейчас уже стыдно признаться, — сказал он, — но пару лет я ему уделил. И пришел к выводу, что все существующие на Западе формы сатанизма — это просто ряженые. Мэрлин Мэнсон никогда не занимался сексом со свиньей — врал, подлец, свинья его убила бы на месте. Американская Церковь Сатаны — это, скорей всего, спонсируемый ЦРУ реликт холодной войны, призванный доказать человечеству необычайную широту американской веротерпимости. Главное, знаете, чтобы сатанист не отрицал Холокост и верил в демократию и рынок. Еще есть разные формы черной мессы для пожилых европейцев из среднего класса, но это в большинстве случаев просто попытка сделать предклимактериальный секс-свинг чуть интересней. Если там и присутствует элемент служения злу, то совсем маленький, как при торговле просроченным йогуртом.
— Выходит, — с легкой иронией спросил Аристотель Федорович, — совсем была пустая трата времени?
— Практически да. Но выводы я все же сделал. Я понял, что при поиске истинного учения надо обращать внимание прежде всего на используемую им образность. А не на слухи, которые о нем ходят, и даже не на его саморепрезентацию, ибо она по многим причинам может быть не вполне искренней… Я решил довериться символам, поскольку они прямо выражают ту суть, которую слова только размывают и прячут.
— Поясните, пожалуйста, — попросила Румаль Мусаевна.
— Ну например, — ответил Борис, — западный сатанизм бесперспективен уже по той причине, что его центральным образом является вписанная в звезду козлиная морда. Это, если коротко, учение для козлов — что можно понять либо по прямо явленному знаку, либо после многолетних изысканий, за время которых искатель вполне может окозлиться до полной невменяемости сам. Западный сатанизм — не зло, а мелкое рогатое животноводство.
— Понятно, — сказал Аристотель Федорович, — понятно. Какая же образность показалась вам заманчивой?
Борис поймал взгляд Румали Мусаевны, просительно улыбнулся и кивнул в сторону кухонной стойки. Румаль Мусаевна встала, налила ему немного чая и поднесла чайную чашку к его губам.
— Спасибо… В первую очередь, конечно, тибетский буддизм.
— Я так и подумал, — отозвался Аристотель Федорович.
— Поначалу все выглядело крайне многообещающе. Черепа, кости, человеческие головы в нескольких стадиях разложения, всякие мучения и казни… Конечно, настораживало, когда какого-нибудь трехглазого монстра с этих шелковых свитков объявляли "просветленным существом". Но потом мне объяснили, что черти в аду тоже просветленные существа, и других там на работу не берут. В общем, решил я в это дело нырнуть по-серьезному. Выяснил, какое ответвление в тибетском буддизме считается самым жутким, преодолел робость и сблизился с адептами.
