Ознакомительная версия.
Наша работа в Экополисе приобрела жертвенный характер, стала тяжелым скучным грузом, который надо нести куда-то.
Но я упрямо продолжал дело, которое начинал, без него здесь нечего было делать. Что меня увлекает на эту стезю, чтобы дело шло куда-то, куда и сам не знаю, но явно с проигрышем?
Нам удалось чему-то научить слушателей. Они стали бойко вести полемику, петь те попсовые песни и шансоны, которыми я их научил, смутно помня с детства. И теперь каждый, как написал историк деяний Академии Ильдики:
Изрядно песни складывать умел,
Умел читать он, рисовать, писать,
На копьях биться, ловко танцевать
На копьях – этому мы их не учили. Кажется, и все. Правда, преданные мне любимые ученики прониклись моими идеями, и готовы были пойти за мной куда угодно.
По ночам они будоражили город, бродили толпой с фонарями, и кричали в соответствии с моим учением о двух типах мышления.
– Ищем человека!
Наверно, это придумал Остромысл.
* * *
Гуннский муравейник жил своей жизнью, толкаемый силой инстинкта, с размеренным беганьем с былинками, над которым довлеет матка – власть. Казалось, он отверг все наши усилия стать ближе друг другу, как нечто опасное и вредоносное, расшатывающее прочные устои стабильности. Меня везде слушали с любопытством. И тут же забывали бесполезные им мысли о каком-то абстрактном самопознании.
Меня поражает способность живого мутировать. Кто в нем устремляет гены в новые состояния, до такого сверхуровня, когда инстинкт жизни прорывается в человеческое сознание? И оно ради самосохранения готово вылиться в любую форму социального поведения. Настолько приспособилось, цепляясь за жизнь и неистребимое размножение, что в основном оставалось живым и умирало естественной смертью. Войны и казни уносили сравнительно мало людей. Кроме, конечно, божественного гнева – чумы или трясений земли.
Сознание «нового гунна» под влиянием господствующего мнения вылезает в одну сторону, порой во что-то самое нелепое, и даже погромное, начисто забывая иные выходы. Погромность убеждений была обращена в нашу сторону. Больше того, я шкурой ощущал, что в толпе взыграл инстинкт старушки, подбрасывающей хворост в костер Джордано Бруно.
В «позорах», зрелищах и газетах прочно сложилось мнение о нашей вольной Академии как источнике заразы, растаскивающей цельность предания на кусочки, и угрозе гибели цивилизации.
Мы узнали, что в парламенте готовится закон, запрещающий все, что вылезает из грубого суконного кафтана официальной пропаганды.
Я вел диспут с верными учениками в окрестностях города, и вечером они долго шли за мной. Я спешил к Аспазии.
– Спешите к источнику вдохновения? – спросил Остромысл.
Я смутился.
– К одному магистру.
В городе на глухой узкой улице внезапно увидел ватагу «новых гуннов»? Они были с дубинками. Понял, сейчас будут бить.
Мне было плохо так часто, что кажется, всегда. В шторм, когда молодцевато – перед девчонками ринулся в огромную волну неспокойного моря, и чуть не унесло. В черные дни, когда терял близких. И когда был выброшен на пустынном берегу острова. Но ни разу не били по морде и не убивали – был так фантастически изворотлив, что удавалось договориться. Только во сне, когда ночью приснился грохот упавшей входной двери, и к нам спящим ворвались бандиты с ножами. И то это было лишь предчувствие битья.
Но здесь другое. Вообразите: над вами, современным интеллигентным человеком, заносит даже не бейсбольную биту, а дубину с шипами страшный приземистый гунн.
Я бежал, понимая, что это конец. И вдруг в проулке появились мои школяры. Они успели выпить, и орали студенческую песню.
– Ко мне! – успел крикнуть я.
Наконец, в тупике прижался к стене, закрыв лицо.
– Чужденец, е пожил за наш счет, това е достаточно!
– Кончай пéдала!
– Погодите! – закричал я.
Острая боль полоснула по спине.
Оторопевших гуннов уже накрыли мои красавцы-школяры в бордовых шапочках с пером, лупя их шпагами. Толпа рассеялась.
Остромысл крикнул:
– Как вы говорите, мы своих не сдаем!
Наконец, я увидел результат наших диспутов. Так мне показалось.
Дворец парламента – самое большое здание с уходящей ввысь темной башней, горделиво взирал на низкие терема, и тем более домишки.
Золотой зал – огромное полукружие рядов, вздымающееся сзади выше президиума, внушал обывателям священный трепет. В высокие окна светило разноцветное небо.
Меня и Эдика поставили перед массивным возвышением президиума, за ним восседали серьезные дядьки в черных мантиях и в париках, от кого, сразу стало ясно, ожидать было нечего.
В рядах полукругом шумели депутаты, с привычной важностью под веселой хлопотливостью навсегда защищенных от опасного внешнего мира. Огромная несокрушимая сила накрыла нас. Мои руки невольно стали дрожать.
У сословия провинциальных нуворишей и активистов, достигших немыслимых высот, изменилось сознание, они представляли провинцию своих избирателей такой же уютно отгороженной от угроз, и не терпели тех, кто против народа. Природное свойство сознания забывать о былой нищете.
Мы не ждали ничего хорошего от этой довольной массы, ибо в другом мире Свободной зоны, который мы устанавливали, им не было места. Разве можно ждать пощады от уверенной в себе мощи, ощутившей смертельную угрозу благополучному положению в иерархии успеха, улетающей в тартарары. Все повторяется: таковы парламенты, где бы они ни были.
В зале играли в игру, ту, что через эпохи станет как бы природным ритуалом, не требующим объяснений.
– На что вы подстрекали наших слухачей в Академии? – донеслось до меня, занятого этими мыслями.
Вкрадчивый голос был из президиума – старейшины парламента, восседавшего в обрыдлой черной мантии, с острым взглядом над крючковатым носом. Ба! да это же бывший старейшина Органа Заборов! Значит, не уплыл с бывшим шаньюем в новом Ноевом ковчеге. Или тот ковчег спасся?
Я предполагал этот вопрос, но невольно ощутил себя бурсаком, прогулявшим урок.
– Мы обучали их искусствам, а также познанию себя. Науке будущего, о которой я знаю. Можете спросить у них.
– Уже спросили. Я говорю о подстрекательстве к избиению нашего молодежного отряда «новых гуннов».
– Вас дубинками били? – спросил я. – А нас – избивали. Чему вы их учите?
Толстая шея знакомого атамана «новых гуннов», развалившегося в первом ряду, явно стала багровой.
– Случай е был расследован – те были твои выкормыки.
Спокойнее, нельзя поддаваться на провокации!
Старейшина в президиуме подтвердил:
Ознакомительная версия.
