Из Домодедово Хохлов проехал прямо на свой избирательный участок. Без пяти восемь под вспышки камер опустил в урну бюллетень, бросил репортерам несколько скупых слов, и поспешил в Башню. Улицы были завалены сугробами, никакие проблесковые маячки и ревуны не спасали от пробок. Точнее, от одной большой пробки.
Самое высокое здание квартала Москва-Сити утыкалось шпилем в небеса. Сотни окон горели там и тут, и только почти на самом верху сияло вкруговую яркое колечко сто девятого и сто десятого этажей.
У входа тоже было не продохнуть от репортеров. Чуть в стороне мигала красно-синим реанимационная машина.
Повинуясь интуиции, Вадим Евгеньевич сразу поднялся на сто десятый. Двери лифта еще не открылись, а он уже услышал резкие голоса. «Камфора!» — «Разряд!» — «Еще разряд!»
Он вбежал в главный зал. Врачи и санитары сгрудились в углу, только один здоровяк в белом колпаке устремился Хохлову наперерез. Но Вадим Евгеньевич смотрел в другую сторону. С дрожью и ужасом он переводил взгляд с одного на другой телевизионный экран. Как на концертах, панели были собраны в стык. Шесть в высоту и десять в длину. И на каждом шла своя передача. Мелькали изображения, лица, логотипы, бегущие строки.
— Что это? — заорал Хохлов. — Что это такое, я вас всех спрашиваю!
Крепкие руки охватили его поперек туловища.
— Выйдите! — рявкнул санитар, уверенно отпихивая Вадима Евгеньевича назад к лифту. — Сюда нельзя посторонним. Сейчас нельзя.
На сто девятом этаже царил хаос. Столы лишь угадывались под стопками листовок, коробками из-под пиццы, сваленной верхней одеждой. Все дружно игнорировали запрет на курение, и сизые дымовые завитушки то тут, то там всплывали к потолку. Только что поступила новая подборка информации. Аналитики в азарте лупили по клавишам. И без них Вадим Евгеньевич уже мог сказать, что все состоялось.
Дальний Восток, Сибирь, Урал, Поволжье, Кавказ, Нечерноземье — везде кандидат Хохлов шел почти с двадцатипроцентным отрывом от конкурента. Досчитывались Москва и Питер, здесь тоже все проистекало как надо. При таком преимуществе более точные подсчеты, на которые уйдет еще пара дней, картины принципиально не изменят.
Кто-то принес серпантин и хлопушки. Золотые ленты перечеркнули пространство, серебряный снег заискрился на клавиатурах, распечатках, в пепельницах и полупустых стаканчиках. В соседней комнате хлопнуло шампанское. Общее напряжение сменялось предвкушением праздника.
— Уже не догнать! — повторяла Серафима, тыкая и тыкая острым кулачком в кожаную спинку стоящего перед ней кресла. — Не догнать, не…
Вадим Евгеньевич, пока его не заметили, снова вызвал лифт. Закрыть глаза. Вдох. Выдох. От нового взрыва смеха его отгородили сомкнувшиеся стальные двери.
Реаниматоры на сто десятом работу уже закончили. Санитары суетливо паковали электрошок, врач у окна машинально царапал небритую щеку, что-то неразборчиво говоря в телефонную трубку. На шестидесяти экранах бесновались музыканты, дикторы разевали безмолвные рты, репортеры отчаянно жестикулировали, пингвины прыгали в ледяное море, форвард в красной майке корчился на траве, хватаясь за щиколотку. Мылились шампуни, лились соки, разглаживались морщины, отстирывались пятна и красивый шеститурбинный «Джамбо» таял в безоблачном небе.
Вадим Евгеньевич подошел к закрытому белым телу. Коснулся, отдернул руку. Потом, так и не решившись убрать простыню, протянул вперед обе ладони и прижал их к щекам Чингиза. Сквозь ткань проступили скулы, брови, нос, подбородок.
— Чик! — тихо позвал Хохлов. — Как же так?
Бардяев, как обычно, появился бесшумно. Вадим Евгеньевич увидел лишь мутное отражение, нависающее над огненной паутиной города. Обернулся. В глазах помощника читалось что-то не то, что-то серьезно неправильное.
— Вадим Евгеньевич, — отстраненным голосом ничего-не-решающего-в-этой-фирме-младшего-сотрудника сказал Леша, Лешка Бардяев, одноклассник, сосед, правая рука и единственный настоящий друг. — Там внизу… Эта женщина. Гульнара Абаевна. Ни пропуска, ни документов, охрана остановила. Приглашать?
— Не сметь умирать! — я лупил Кролика по щекам, всем весом вминал его грудину, пытаясь запустить остановившееся сердце.
Летучие мыши резвились над моей головой в злобном танце. Лицо Кролика посерело. За шелухой его никчемной оболочки была видна распахнутая клетка, зверьков в ней не было. Кролик умер.
Слюнтяй, трус, пустышка! Выбрал самый простой путь, ушел на каникулы. Где-то на другом краю света заорал новорожденный — вместо материнского прикосновения он почувствовал, как ласковые пушистые комочки, словно в домик, влезают в его мозг.
А мы почти добрались до Бэта…
Кролик работал тихо и незаметно. Невидимые ушастые зверьки с мягкими лапками и острыми зубками паслись на поляне желаний моего вечного врага. Бэту расхотелось есть и пить, танцевать и быть на публике. Даже выпускать свою летучую гвардию, пополняя за счет окружающих запас сил.
Пока Кролик грыз волю Бэта, я был рядом. Шаава и Шейех, две огромные змеи, выползли из моей макушки и раскачивались на кончиках хвостов. Наверное, я в такие минуты походил на надувного зайца. Шаава, властительница прошлого, откусывала Бэту воспоминания о его последних смертях. Пусть живет сегодняшним днем. Шейех, пожиратель будущего, пережимал нить судьбы Бэта каждый раз, когда он мог бы заметить нас с Кроликом и ударить в ответ.
Какое же щуплое в этот раз Бэту досталось тело! Невзрачный потрепанный дядька выехал из города на маршрутке. Погруженный в мысли, он не смотрел в окно, как сомнамбула вышел на конечной и направился через дачные участки к песчаному карьеру. Длинный желтый холм дугой уходил вдаль от человеческого жилья. Одинокая фигурка медленно брела по склону.
Мы отпустили таксиста и бросились следом. Нашей жертве стало просто некуда деться. Слева, справа и впереди холм обрывался величественными откосами, позади дорогу перекрыли мы. Бэт должен был обернуться, но ему не хотелось оборачиваться. Идти, стоять, думать, делать что угодно — не хотелось. Одинокая летучая мышка выпорхнула из его головы, заложила короткую петлю и спряталась обратно.
И тут Кролик споткнулся — упал набок и прокатился вниз по склону. Когда он вскарабкался обратно, небо было черным от перепончатых крыльев. Бэт стоял к нам лицом — я видел его сразу тремя парами глаз.
Летучие мыши собрались в два узких клина, развернулись в небе черной клешней и устремились к нам. Когда стая оказалась совсем рядом, Шейех решил за меня и метнулся вперед секунд на пять. Я стоял всё на том же месте, а хватающий ртом воздух Кролик корчился рядом на песке. Мышиный клин распался, и черный веер разворачивался далеко за моей спиной.
