ИО: То есть полная противоположность марксову тезису: «Идеи становятся материальной силой, когда они овладевают массами».
ИО: Не совсем противоположность, ибо для овладевания массами у идей есть два пути: осознание и вера. И Маркс, и Ленин рассчитывали на осознание пролетариатом его исторической миссии, но, в конце концов, пришлось провозгласить: «Грабь награбленное!» Это осозналось быстро и овладело массами намертво, А что до коммунизма – пришлось поверить в то, «что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах и на нашей улице наступит праздник…».
АВТОР: А вместо этого появились павианы!
ИО: 0 да – павианы! Павианы – это щекочет нервы, так гвоздь в перине! Не совсем, правда, понятно, зачем понадобилось Наставникам напускать на Город павианов… Но впечатляет!
ИП: Да причем здесь Наставники?! Павианы – родственники рыжего карлика из «Миллиарда лет…» – они порождение самой Системы Города, Системы Эксперимента, основанной на принципе тотальной некомпетентности. Случайное, но неизбежное. Случайное в проявлении – это могли быть крысы, кошки, НЛО, домовые, массовые отравления, эпидемии, аварии на атомных станциях, нефтепроводах, газопроводах, резня мирноживших народов – все, что угодно… Неизбежное в явлении – что-то обязательно должно случиться… Последний раз, как нам стало известно, были слоны. Громоздко, но вполне вероятно.
АВТОР: Особенно, если учесть, что в шахматах слон и офицер – один черт… Но что примечательно: принцип непонимания, он же принцип веры, не срабатывает, как я теперь понял… Народ талдычит: Эксперимент есть Эксперимент, но и начинает иронизировать: «именно эксперимент – не экскремент, не экспонент, не перманент…» А ирония – коррозия веры… Народ – он Фома, который сказал: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю… Потому народ на Бога да Наставников надеется, а сам пребывает себе на уме, как дядя Юра: «Что они там со своим Экспериментом мудрят – прямо скажу, братки, не моего это ума дело, да и но так уж интересно. Но я здесь – свободный человек, и пока мою эту свободу не тронули, я тоже никого не трону. А вот если тут которые найдутся, чтобы наше нынешнее положение фермерское переменить, то тут я вам в точности обещаю: мы от вашего города камня на каше не оставим. Мы вам, мать вашу так, не павианы…»
ИО: И все-таки, это не так однозначно. Принцип веры – штука сложная. Тот же дядя Юра признавался по пьянке: «Я сюда приехал, потому что поверил… А поверил потому, что больше верить было не во что… Если ни во что не веришь, ничего, кроме водки не остается…». Вера здесь – способ осмысления жизни. «Счастье для всего человечества. Ты как – з это верить?.. – спрашивает дядя Юра у Андрея. – Вот и я поверил…». А ведь это – цель лизни, а, значит, и смысл ее… Вернее, стремление к обретению смысла, потому реальный смысл могут обеспечить только реальные цели.
АВТОР: А вы как оптимист считаете «счастье для всего человечества» нереальной целью?!
ИО: Счастье для всего человечества – это все равно, что один кусок сахара на все в мире стаканы чая – безвкусица, бессмыслица, ибо счастье – явление сугубо индивидуальное. Это четко понимал почти два с половиной тысячелетия тому назад Аристотель, когда оценивал государственный строй по тому, как тот обеспечивал возможность «всякому человеку благоденствовать и жить счастливо», когда объяснял, полемизируя с Платоном, что «невозможно сделать все государство счастливым, если большинство его частей или хотя бы некоторые не будут наслаждаться счастьем»… Счастье человечества не может сложиться из несчастий людей… То есть целью социума может быть не «счастье для всех», но «счастье для каждого»!
ИП: И наш оптимист полагает, что эта цель реальна?!
ИО: Ваш оптимист полагает, что она корректно поставлена.
ИП: Знаменитый лозунг коммунистического манифеста: «Свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
ИО: Быть может, это единственный принцип из всех «принципов коммунизма», которому суждено остаться в сокровищнице человеческой мысли в качестве одной из граней Идеала..»
ИП: С той лишь поправкой, что это принцип либерализма.
АВТОР: Какая разница?! Я думаю, что интерпретация «счастья человечества» как счастья каждого человека – слишком общее место для того, чтобы на нем так глубокомысленно останавливаться. Другое дело, что Аристотель предлагал делать заключение о счастье «за полную человеческую жизнь».
ИО: Ну, это уж слишком сурово. К тому же, чревато злоупотреблениями. Оценкой жизни в целом как счастливой можно оправдать временные несчастья – это то же самое, что "сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра… Нет! Если мы говорим о каждом человеке, то надо говорить и о каждом мгновении!
ИП: Утопия крепчала, и крепчала…
ИО: Ничего подобного! Просто мы говорил о мировых координатах. Если. координата – счастье каждого, то невозможно не только произнести, но и поделать нечто такое, например: «Такие, как Румер, это – не люди. Это живые орудия, Андрей. Используя таких, как Румер, во имя и на благо таких, как Ван, дядя Юра… понимаешь?..» Парадокс в том, что если сегодня Румер – средство для благоденствия Вана и дяди Юры, то завтра Ван и дядя Юра могут стать средством для благоденствия какого-нибудь, например, Фрица Гейгера или того же Румера. Сие и свершилось… И так будет всегда, пока не во имя каждого, а во имя большинства, или меньшинства – это всего лишь разные термины для обозначения избранных, во имя которых все… И вот с этой ступеньки Андрею не представляет труда сделать и следующий неизбежный шаг: «Во имя общественного блага мы обязаны принять на свою ветхозаветную совесть любые тяжести, нарушить любые писаные и неписаные законы. У нас один закон: общественное благо»
ИП: Которое такая жефикция, как и «всеобщее счастье».
ИО: А вам не кажется, что если бы мировой координатой было «счастье каждого человека в каждое мгновение»", то и сам Эксперимент был бы невозможен?.. Все его павианы, эрозии построек, превращения воды в желчь, выключения солнца и прочие «временные трудности»?
