— Воздуху не хватает, — любезно перевёл первый солдат. — Смотри, кровью харкает…
Его collègue сомневался. До Гныщевича долетел свежий ветерок с лестницы. Оказывается, в подвале и правда было очень душно. Именно это, по всей видимости, и убедило солдат.
Строгий ушёл, а через несколько минут вернулся с гвоздодёром. С грохотом подволок тумбу к окну. Занятно, он вряд ли бы развёл тут самодеятельность без одобрения генералов. А они не стали сами заходить и проверять припадок на зуб. Всё идёт, как они и задумали? Тогда незачем доски отрывать, пусть бы Гныщевич и дальше мучился.
Значит, заняты чем-то другим. Здесь, не здесь?
Доски, au fait, никто не отрывал. Отрывали доску. Верхнюю. С улицы хлынула приятная влажность. Гныщевичу безо всяких комедий стало лучше.
— Еды всё равно не велено, — жалостливо бормотнул нестрогий солдат, когда его сослуживец унёс гвоздодёр и доску. — Говорят, без еды человек месяц может…
— Врача… — прохрипел Гныщевич, вознося мысленные хвалы жестокости генералов. Еда — это непременно развязывание рук, а сюрприз лучше сберечь.
По поводу врача солдат колебался. Что принесёт врач? Трату времени и лечение от несуществующего припадка.
— Слушай, — обратился Гныщевич к солдату более человеческим голосом, — сколько тебе надо, чтоб меня отсюда вытащить? Чего тебе, денег? Хочешь чин? Будешь высоко в полиции или даже в Управлении…
Солдат отшатнулся. Ну вот, заодно и выяснили, что даже самые мягкосердечные из них не слишком склонны договариваться. Уж конечно, на такую вахту только проверенных ставят.
Когда дверь снова закрылась, а ключ в ней провернулся, Гныщевич ещё немного похрипел pro forma и кинулся к окну. Оторвать остальные доски, когда верхнюю уже сняли, было бы нетрудно — можно было бы просто на них повиснуть. Пролез бы он без труда.
Бы.
За досками на окне красовалась решётка.
Подёргав её чуток, Гныщевич с трудом удержался от того, чтобы не пнуть койку повторно — тогда б к нему точно врачей привели. Решётка. И не абы какая (бывают просто вставные рамы с прутьями), а крепко приваренная к стене. Гныщевич подёргал ещё немного, но безрезультатно.
Que faire maintenant? Ответ ясен: задавить инстинкты и идти с генералами на мировую. Лучше потерять всё, кроме жизни, чем потерять жизнь, цепляясь за всё остальное.
А лучше ли? Разве достигнутое: чин Гныщевича, деньги Гныщевича, влияние Гныщевича — не есть его жизнь?
Вторую доску он всё-таки свернул — сам не зная зачем. Добраться до внешнего мира получалось, только подтянувшись, поскольку устоять на тумбе мешал рост. Подтягиваться получалось плохо.
За припечатанной решёткой щелью виднелось немного мокрой брусчатки и глухая стена дома напротив. Кричать было опасно и бесполезно. Брусчатка и стена не давали ничего нового.
Не придумав умнее, Гныщевич протянул многострадальную руку промеж прутьев и помахал.
Реакции не последовало.
Он махал, сколько хватало сил. Спрыгнул обратно на тумбу. Морщась от боли в плече, почесал в затылке. Подумал. Стащил один сапог и просунул в окно его. Шпора блестит — может привлечь внимание.
Себя он вернул на койку.
Согласиться с генералами, упразднить должность градоуправца. Он сам бы после такого акта смирения смиренника убил. Зачем его отпускать? Ведь сыщет способ рассказать, как из него это отречение выбили. Подписать бумагу и уехать куда-нибудь. Куда? Не считая поездки в Столицу, Гныщевич никогда не бывал за пределами Петербержского ызда. Alors quoi? Он не пропадёт. А здесь — пропадает. Зачитать отречение по радио, так его не заподозрят в обмане. Но так и обмануть не выйдет. Переманить караул на свою сторону. Побег они ему не организуют, не сдюжат. Просто спать и ждать, пока генералы не перейдут к более активным действиям. И проверить, какими эти действия окажутся. Merci beaucoup.
Поссорить генералов. Эта мысль пришла только сейчас, а ведь она была так очевидна! Между ними нет согласия, не может быть. Кто затеял всю эту интригу? Не Скворцов, у него бы ума не хватило. Не Стошев, он сам только стройки затевает. Йорб с Каменнопольским? Первых нужно противопоставить вторым. Но как, леший, как?!
И тут сапог шевельнулся.
Гныщевич вспорхнул так, будто его не морили пёс знает сколько дней голодом, не подстреливали и не истязали душевно. Сапога видно не было; его сменила пара некрупных ног.
— Эй, малой! Иди сюда! — шикнул Гныщевич страшным голосом; малой отскочил. — Да il n'y a pas de danger, не бойся ты. Видишь шпору? Золотая, ну то есть позолоченная. Можешь легко получить вторую.
Выходило лихорадочнее, чем ему бы хотелось, но парень не убежал, и этого было достаточно.
— Дык золотая или позолоченная? — тоном заправского ювелира прогудел он.
— Позолоченная, но на твой век хватит. Послушаешь — дам вторую. Сделаешь, как я скажу, получишь такие же, но совсем золотые.
— А шпоры золотят? Соскабливается же.
Парень попался не слишком острый умом, но это было идеально.
— Для меня — золотят. А теперь скажи мне, где мы находимся. Адрес.
— А ты покажи сперва вторую.
Гныщевич разулся и помахал последним сапогом. Разуваясь, он вспомнил, что нужно говорить потише и по возможности прислушиваться к тому, что происходит за дверью.
— Швартовая, 8, — удовлетворился парень.
Припортовый. Tres bien. Если бежать — то недалеко.
Дальше мысль развилась сама собой.
— Слушай меня внимательно, я дам тебе поручение. Очень простое. Ты найдёшь для меня кое-кого, передашь сообщение, а потом, если попросят, вернёшься ко мне и расскажешь ответ. За это получишь вторую шпору сейчас и золотые завтра. D'accord?
— Ты ж сказал, что вторую — если просто послушаю!
— Я не сказал, что слушать нужно только меня.
Парень глубоко задумался. Усевшись перед окном на корточки, он вертел сапог в руках, что только не пробуя шпору на зуб.
— Ты что, подрался с кем-то, что ли?
Ответ пришёл Гныщевичу бурей вдохновения.
— Хуже, — доверительно хмыкнул он, — у одного важного человека чересчур жизнерадостная жена. Но красивая… Она, понимаешь, с ребёнком была — ну, как это, на сносях. А недавно разродилась — ну и захотела d’amour. А муж узнал.
— Вот и Санька такая же стерва, — парень сочувственно нахмурился, — все они стервы. — Он уставился на собеседника: — Погоди, а я тебя вроде где-то видел.
— Так я ж портовый. Тут рядом хожу.
Близость к портовому парню явно польстила.
— И что, — оживился он, — эти, которые жёны важных, гуляют с портовыми? Так бывает?
— Гуляют-гуляют, иногда и по пять раз на дню. Я тебе говорю, это не я ей — она мне письма писала! Надушенные, всё как надо. А теперь вишь как. — Гныщевич прищурился и оценил восторженность спасителя. — Слушай, я смотрю, ты парень с понятием. Наши ребята такое ценят. Сбегаешь куда скажу — я тебя потом кое с кем познакомлю.
