еще почти не потемневшее лезвие, ставшее острым, после того как я наточил его. Еще я нашел отличный бинокль с надписью «Триновид». Линзы были удивительно прозрачными. Я подошел к окну и увидел, как деревья, растущие вдалеке, почти запрыгнули в комнату. Находка обрадовала меня, потому что она позволяла приручить расстояние и увидеть, куда я шел. Тогда я еще не знал, что бинокль станет причиной моего провала.
А еще в доме были книги. Целая комната с книжными шкафами от пола до потолка и музыкальным проигрывателем. Джон Дарк не заинтересовали книги, потому что они были на английском. Поскольку дверь в комнату была плотно закрыта и в ней было темно и сухо, книги отлично сохранились. Я закрыл нос и рот тряпкой и приступил к изучению полок. По своему опыту я знал, что книжная пыль была худшей из всех возможных. Мне не хотелось кашлять всю ночь. Я нашел несколько знакомых книг, почувствовав, словно встретил старых друзей в странном месте. Но гораздо больше было книг, которые я не читал. В другой жизни, если бы мне не нужно было искать свою собаку, я бы остался здесь, читал книги, слушал музыку и ел пеш.
Одна книга на полке привлекла мое внимание. Она называлась «Настигнут радостью» [49]. Название напомнило мне о погибшей сестре [50]. Я помнил имя автора, потому что мама читала нам его книги, когда мы были маленькими. Мне нравились книги о людях, отправившихся в приключения. По сюжету той истории дети залезли в шкаф и попали в волшебный мир с говорящими львами и злой ледяной колдуньей. Но эта книга была не сказкой, а воспоминаниями о жизни автора. Внутри были стихи. Я помню первые строки, показавшиеся мне очень знакомыми:
Настигнут радостью — нетерпелив, как ветер,
Я обернулся разделить его, но с кем!
С тобой, давно покоящейся в безмолвной могиле.
Джой всегда торопилась, не отставала от старшего брата и сестры, хотела делать все, что и они, несмотря на свой юный возраст. Ветер унес сначала ее воздушного змея, а потом и ее со скалы, вода под которой стала глубокой и безмолвной могилой. Я перечитал строки несколько раз. Я плохо разбирался в поэзии, и эти стихи показались мне очень старыми. Наконец я понял, что автор писал о своей скорби, о том, что его предала секунда счастья, заставившая на мгновенье забыть об утрате. Но потом ему стало хуже, потому что мгновенье счастья кажется предательством ушедшего человека.
Мы с Джон Дарк разожгли камин и сели вокруг него, распахнув окна и наблюдая за закатом. Игравшая музыка напоминала сам дом: была нужной находкой в нужное время. Название на наклейке гласило, что это «Увертюра» из Tannhäuser. Я помню, что над второй буквой «а» было две точки. Слово было иностранным. Где бы ни находился этот Tannhäuser, там наверняка были потрясающие закаты и рассветы, потому что музыка соответствовала им. Мы ели пеш и жареную кабанятину, слушая музыку до тех пор, пока не стемнело. Она начиналась медленно и уверенно, мягко, но мощно, а потом вступал другой инструмент — наверное, скрипка и не одна. Она словно задавала печальный вопрос, а другие скрипки уверенно отвечали на него, и потом музыка превращалась в мощный восходящий поток звуков. Скрипки напоминали сотни крошечных ручейков, стекающих со склонов острова после сильного ливня. Первая часть произведения словно поднимала тебя, а вторая обрушивала вниз резкими упорядоченными фрагментами. Это сложно понять, если ты не слушал «Увертюру» из Tannhäuser, но поскольку ты существуешь лишь в моей голове, наверное, мои слова будут понятны только мне. И тебе тоже, ведь я мысленно говорю с тобой.
Я никогда не забуду, как смотрел на красный закат над огромным лесом, медленно окрашивающийся в синий, и слушал музыку снова и снова. Интересно, что об этом думали птицы и звери. Наверняка они удивились. Ведь никто из них не слышал ничего подобного раньше.
Мы заснули у камина, огонь в котором отбрасывал тени на потолок. Когда я проснулся, небо снова горело красным, и я прослушал диск еще раз. Теперь я знаю, что с восходом эта музыка звучит еще лучше. В ней была надежда. Я воспринял это как хороший знак.
Пока я проверял лошадей во дворе, Джон Дарк включила другую, более быструю музыку. Вернувшись, я увидел, что она танцует, размахивая руками и покачивая бедрами. Она замерла, услышав мои шаги. Когда женщина обернулась, ее лицо снова было юным, а улыбка уверенной.
«Дансей [51], — заявила она. — Дансей, Гриз. Сей бон».
И мы с Джон Дарк танцевали в доме, который я мысленно называл Домашним Приютом. Пока мы танцевали, Джип вбежал в комнату и начал с лаем прыгать вокруг нас. Он вилял хвостом, но я не знаю, танцевал ли он с нами или просто пытался сказать, что мы сошли с ума. Мы танцевали под музыку, которая называлась Tiger Rag, а потом под песню Луи Джордана, и, наверное, я слишком сильно закрутил рукоятку, потому что музыка перестала играть. Я испугался, что слишком туго закрутил пружину и сломал ее. Возможно, навсегда запер музыку в диске, и она никогда больше не выйдет на свободу. Меня охватило ужасное леденящее чувство вины, и я снял крышку с помощью нового ножа и «Лезермана», чтобы изучить механизм. Все выглядело целым, и тогда Джон Дарк, с интересом наблюдавшая за моими действиями, вышла из комнаты и вернулась с маленькой бутылкой с узким горлышком.
«Виль» [52], — сказала она и надавила на горлышко. Маленькая капля золотистого масла упала на пол. Джон Дарк протянула мне бутылку. Я смазал механизм и капнул в отверстие ручки. Прикрутил крышку обратно, и, как по волшебству, проигрыватель снова заработал.
Но больше мы не танцевали. Я посмотрел на небо и увидел, что приближался полдень. Мне не хотелось уходить, но я знал, что остаться здесь было ловушкой. Приятной ловушкой, которую подготовили добрые люди, сохранившие все в идеальном виде, чтобы дом стал раем для путника. Но все-таки ловушкой.
Я сказал, что хочу уйти.
«Сэй бон иси», — возразила Джон Дарк.
«Я знаю, — ответил я. — Но я должен идти».
Я показал на восток.
Я должен был найти свою собаку.
После обмена жестами и указания на слова в словаре Джон Дарк вышла в сад, а я отправился с Джипом на охоту за кроликами, но они все убежали или спали под землей. Мы сели на поляне, разглядывая
