тюремнообязанное. Эк по пьяне сформулировал, ну чисто филолог, прости господи! Утром меня на два года в тюрьму и забрали, шоб не клеветал на советскую власть. Отслужил, то бишь отсидел, и вернулся. Прошел школу жизни. Повзрослел, перестал веселиться понапрасну. И непонапрасну — тоже. На всякий случай. Тут запас не помешает. Начальник тюрьмы говорил, что коммунизм — это социализм минус чувство юмора у населения всей страны.
— Такое время было, — подумав, сказал дядя Гриша. — Анекдоты — рисковые, трава — зеленая, деревья — большие, реки — глубокие, и рыбы в них… Сейчас не так. Хорошее было время!
Он потушил папиросу.
— На реке ночью красиво… А у нас близ деревни все камышом заросло, напасть какая-то. Сейчас поплыву домой. Эх, скучно там. С тех пор, как жена померла, тишина дома. Скучная… Черная… А на реке тишина нескучная. Не веселая, но и не тоскливая. Прозрачная!
— А правда, что неподалеку от лагеря военная база заброшенная, — спросил я.
— Неправда, — ответил дядя Гриша, — не особливо она заброшенная. Обитает в ней что-то, с тех пор как солдаты бежмя бежали. Она рядом, реку переплыть, и взять левее. Почти напротив.
— Выходит, правду нам сказали, что там страшное место, — содрогнулся я.
— Неправду, — опять возразил дядя Гриша. — Какая же оно страшное? Оно нестрашное. А что в нем водится, то да, страшное.
— И сильно страшное?!
— Да нет! Васька с мельницы видал штось оттуда, и даже не испугался. Поседел, дергаться начал, но не испугался. Васька смелый!
— А кто может рассказать побольше?
— Ну, кой-какие солдаты там свихнулись, ушли в подземелья и бродят внизу до сих пор, они смогут!
Мы поежились и приступили к борьбе с собственным воображением. Проиграли быстро. Черные коридоры и безумцы в шинелях у него получались великолепно.
— Зомби те солдаты! — продолжил дядя Гриша, — ни живы, ни мертвы. Я знаю! Я сам похожий был.
— Как это? — в один голос воскликнули мы.
— Дык вот как! После войны подался я работать на литейный завод, железо какой изготавливает. Перед ним руда на складе горой лежала, ждала своей очереди. Шел я мимо, увидал — блестит чой-то желтым, как золото. Протянул руку — точно, золотой камешек! Только он не золотой сказался, а заколдованный. Ударил меня. Я спужался, бросил его, да поздно, потому как стал я никакой. Руки-ноги ходят, голова соображает, но чуйств никаких. Ничего не хочется, все безразлично. Будто человечек ты механический в часах. Утром на работу, вечером с работы, день прошел, еще один, и еще, и еще… хорошо-то так! Начальникам моим нравилось. Что ни прикажешь, все сделаю без возражений. А потом наваждение сошло. С чего — неведомо. Мож, руду со склада переплавили и волшебный камушек сгорел. Опечалился я. Покойнее с ним жилось. Все, уплываю! Надо поспать, а то завтра снова шоферить спозаранку. Идите в лагерь, чтоб не пымали!
Отвязал дядя Гриша лодку, вставил весла в уключины и не спеша поплыл к середине реки.
— Пока, дядя Гриша!
3
— Выдумывают люди, — сказал я, пытаясь придать голосу побольше уверенности. — В каждом селе полно баек про леших и домовых. А тут еще и военная база загадочная.
Глеб и Артем промолчали.
4
Мы закрыли ворота, положили ключ на место и вернулись домой. Вокруг вроде тихо. Все, на сегодня приключений достаточно. Ложимся спать.
5
Ночью Глеб проснулся. Повезло, что я сплю неглубоко, открыл глаза и увидел, что он сидит на кровати и у него текут слезы. Он проснулся, но не совсем. Его мама предупреждала, что с ним такое бывает.
— Глеб… — позвал я.
Но он будто не слышит. Хотя, может, и вправду не слышит.
Я встал, растолкал Артема. Тот сразу все понял. Мы подошли к Глебу.
— Что с тобой?
А он, глотая слезы:
— Г-где м-мы?
— В пионерском лагере, — ответил я.
— В л-лагере?
— Да.
Он посидел еще немного, потом лег, поправил одеяло и уснул. Мы с Артемом несколько минут покараулили его, а затем тоже отправились по кроватям.
Глава 22 Светящийся кактус
1
Утром Глеб не помнил того, что случилось. Я осторожно поинтересовался, дескать, сон увидел какой-то, почему проснулся? А он с удивлением — о чем ты? И я сразу замолчал.
Дальше была линейка, зарядка и завтрак. И уборка. Ничего страшного в ней, и в школе моем полы и вытираем доску, но когда погода замечательная, светит солнце, а надо вениками поднимать пыль… Учителя говорят — "мы прививаем вам любовь к труду". Однако так наоборот прививаешься к нему отвращением. Или мы должны любить безропотно подчиняться?
Но это точно не любовь. Или я не разбираюсь в любви. Хотя о ней мне действительно мало что известно. Никаких книжек нет. Можно подумать, что в СССР любовь отсутствует. Полагаю, она все-таки есть, но информация засекречена.
Формула любви, наверное, хранится где-нибудь на секретной военной базе. В железном сейфе под охраной старшего прапорщика. Немолодого, толстого, лысого, с бегающими глазками и в кирзовых сапогах. Он знает о любви все.
Потом произошла еще одна неприятность. На линейке Артем мне сообщил:
— Кажется, нас прозвали ботаниками.
Не исключено, что он прав! Насмешливые взгляды и перешептывание я и сам с утра видел, хотя слов не разобрал. Что самое неприятное, девчонки тоже посмеивались.
Но почему именно ботаники? Что за ерунда? Футболисты придумали? Больше некому. М-да, жить с таким прозвищем нелегко. Особенно в пионерском лагере. Что-то надо менять. Выяснить, откуда растут ботанические ноги и вырвать их с корнем.
После полдника (который после послеобеденного сна), мы должны были идти проигрывать в футбол. Надо это прекращать… но что делать с Глебом? Раз он ночью так проснулся, значит, с ним не все в порядке. А если еще отказаться играть…
Мы сели на лавочку недалеко от столовой и тут же из-за кустов вынырнули футболисты. В полном составе, с мячом и улыбающимися рожами. Их капитан Виктор
