Мы выпили еще по пинте, и я рассказал о каких-то вещах, которые делал после того, как видел его последний раз. Все это звучало так обычно, так буднично. Я раньше думал — как, наверное, и многие другие люди, о том, что сказал бы ему, если бы мы когда-нибудь встретились, и я знал, что вспомню все эти вещи, после того как он уйдет. Я посмотрел на часы. Только что пробило одиннадцать.
— Они не били в колокол, — удивленно сказал он. — По крайней мере, они наконец-то что-то сделали с законами о продаже спиртного.
Пока мы заканчивали свое пиво, сидя рядом за окантованным медью столиком, он просто смотрел в пространство, слушая музыку. Он постукивал пальцами левой руки по меди, хмурясь. Затем он улыбнулся.
— Помнишь, как мы катались на старом байке в Детт-линг и Бокс-Хилл?
— Как же это забудешь, пап? Сэндвичи с яйцом на полянке, а мама разжигает примус и делает чай. Было весело.
— Хотя я был с тобой строг.
— Это оказалось к лучшему. Тогда так было принято. Теперь жизнь у детей совсем другая.
— Лучше?
— Да, в чем-то. Но им приходится беспокоиться о большем количестве вещей.
Когда мы вышли и пошли по улице прочь от огней Лестер-сквер, вокруг нас зашевелился холодный ночной воздух, выносящий тепло из окон китайских ресторанов, теснящихся вдоль противоположного края дороги. Я заметил, что его старые перчатки из овечьей кожи засунуты в карман куртки по причине ненадобности. Мы остановились возле магазина, торгующего электроникой. Большое объявление в витрине гласило: «ПТЕРОДАКТИЛИ НА РАДИОУПРАВЛЕНИИ ЗА ПОЛЦЕНЫ». Я объяснил, как работают цифровые фотоаппараты. Пока я говорил, он кивал с интересом, но мы оба понимали, что его время выходит.
— Где люди находят время всем этим пользоваться? — спросил он. — И что они со всем этим делают?
— У людей теперь гораздо больше вещей, чем раньше, — сказал я ему. — Жизнь стала быстрее, люди хотят все время получать удовольствие.
— Почему они просто не разговаривают друг с другом?
— Даже и не знаю.
— Все эти вещи. Это же бессмысленно.
Мы дошли до угла Кембридж-Серкус. Там было не особенно много людей. Я посмотрел на часы, было без трех минут двенадцать. На другой стороне улицы закрывался магазинчик, торговавший жареной курицей на вынос.
— Мне жаль, что мы не увиделись с Кэт. Она хорошая девочка. Здорово было опять съездить на запад. Все выглядит так же, только народу гораздо больше. — Он снял очки и машинально протер линзы.
— Я очень рад, что ты появился, — сказал я. — Мне было сегодня очень хорошо.
Он оглянулся вокруг, посмотрел вперед и назад, оглядывая Чаринг-Кросс-Роуд, чего-то ожидая. Казалось, что на север направляется очень мало машин. Издалека к нам приближался ярко освещенный пустой автобус.
— Я думаю, дело в том, что… — он надвинул очки обратно на переносицу, — я скучал по дню рождения. Так долго был в больнице. Думаю, кто-то из родных сделал так, что я смог вернуться.
Я слышал, как мотор автобуса работает вхолостую, ожидая переключения светофора на другой стороне площади.
— Похоже на правду.
— Думаю, это просто совпадение, что сегодня Хэллоуин. Мне такие вещи совсем не подходят. Это твоя мать верила в судьбу, гадание на чайных листьях и в гороскопы.
Автобус пересек дорогу и, по правилам, должен был продолжать ехать вокруг площади к северной части Чаринг-Кросс-Роуд. Вместо этого он поехал к нам. Теперь я увидел, что в нем сидела пара пассажиров — молодой мальчик-азиат и пожилая дама. Отец похлопал по карманам и повернулся ко мне.
— Кажется, ничего не забыл.
— Это твой автобус?
— Хм-м.
— Ты еще вернешься?
— Не думаю, что смогу. Думаю, что выходной дают только один раз.
Я улыбался, глядя, как он забирается на платформу автобуса. Когда автобус начал выруливать на дорогу, отец повернулся ко мне и тоже улыбнулся.
— Бьюсь об заклад, это твоя тетя Нелл, — сказал он, внезапно рассмеявшись. — Теперь, когда увижу ее, смогу сказать, что с тобой все в порядке, Билли, мальчик мой. Просто уверен, у нее все еще есть этот чертов говорящий скворец.
— Стой! — Я протянул руку и дал ему электронные часы. — Все, что могу.
Он зашел внутрь и уселся на нижней палубе автобуса. Но он смотрел на меня, пока огни автобуса не растворились в холодном тумане, который затянул лежавшую впереди дорогу и пока звук мотора не слился с отдаленным шумом городского уличного движения.
Возвращаясь домой, я думал о том, как будет хорошо когда-нибудь навестить моего сына.
В тот вечер, когда Нелл встретила мужчину, в которого влюбилась, она выглядела совершенно сногсшибательно, лучше, чем когда-либо в жизни, что могло означать только две вещи. Либо ей придется постоянно выдерживать напряжение, вызванное такой хорошей формой, как будто он находится где-то поблизости, либо она встретит его только после того, как он уже выпьет.
Нелл пришла на прием по случаю сбора средств для картинной галереи на Коламбиа-Роуд, которая располагалась в столь приятной местности, что по всему району подняли плату за жилье, а местных — выжили. Для вечеринки она выбрала обтягивающее черное платье от Билла Бласса,[54] в котором ноги ее выглядели длиннее. Она балансировала на каблуках удивительной высоты от Маноло Бланик,[55] которые немедленно оценили все присутствовавшие в помещении женщины — и по цене, и по достоинству. Волосы ее были выкрашены и подстрижены Дэниелом Гершезоном (лично, а не одним из его наемников), а в декольте блестел легкий загар — наследие конференции в Ницце, закрепленный аэрозолем «Блеск для тела после загара» от «Кларинс».[56] Она находилась в том весе, к которому стремилась.
На момент открытия она уже две недели питалась жидкими заменителями пищи «Слимфаст» на снятом молоке, и от этого была немного ошалевшей и слегка дрожала. Ее организм более не задерживал лишнюю воду, и она изменила режим преобразования углеводов в мускульный тонус, перейдя от поднятия тяжестей к тренировкам «пилатес».[57] Она ненавидела бесконечные записи хип-хопа, которые крутили в спортзале, не говоря уже о странно пахнущих мужчинах, которые сексуально порыкивали на тренажерах, развивающих мышцы пресса, и все время забывали вытирать пот.
К тому моменту, когда Нелл вылезла из такси и направлялась к галерее, выглядевшей подозрительно похожей на ресторан, переделанный на один вечер в выставочный зал, и была окружена большим количеством огней, чем Нюрнбергское шествие, дождь уже закончился. Воздух пах чистотой — а это случается в Лондоне так редко, что всегда замечаешь, когда это происходит. Ночь была сухой, ее дезодорант вполне справлялся, и для разнообразия она не выглядела так, будто по пути на вечеринку упала в колодец. Волосы ее находились точно в том состоянии, в котором оставил их Дэниел, — то есть, им была придана форма, но форма эта выглядела естественной. Нелл жила в постоянном страхе превратиться в свою мать, у которой на голове находился шлем туго накрученных буклей: их укладывали у нее на голове каждый второй вторник, а побрякушек она носила на себе больше, чем Энн Миллер[58] в возрасте восьмидесяти лет. На Нелл были скромные серьги из черного жемчуга, а на запястьях — минимальное количество дорогого серебра, но она все равно знала, что слишком старается понравиться мужчинам.
