Почему единственного? Да потому, что произошло еще одно радикальное изменение в принципах ядерного противостояния: ушли в прошлое президентские ядерные чемоданчики. У глав государств просто больше не оказалось времени на принятие решения. Теперь решения принимала техника Центра управления космической обороной, контролируемая дежурной сменой. Разделить ответственность за принятие этого решения между несколькими командными пунктами в условиях «триггерной фазы» оказалось невозможно по той же самой причине – не хватало времени на взаимодействие. И в итоге у русских остался единственный командный центр в глубине Охотского моря, а у Америки – под шельфом Атлантики.
Я преодолел контрольный пункт, первый из пяти. Знакомый сержант отсалютовал, не глядя в протянутый пропуск. Дальше дорога пошла через пейзаж, изрядно утыканный разнообразными военными объектами. На вершинах холмов беззвучно вальсировали антенны локаторов. В низинках гнездились ракеты ближнего эшелона прикрытия. Тут и там белели коробки административных зданий и казарм. Невероятное количество строительной техники и горы перевороченного грунта свидетельствовали о том, что строительство Центра продолжалось полным ходом.
Пятый контрольный пункт находился в самых Воротах. Я тормознул перед барьером и сунул персональный идентификатор в щель приемника. Контролер, молоденькая чернокожая девчонка, приветственно махнула мне через пуленепробиваемое стекло своей будки. Стальной барьер канул в пол. До Центра оставалось сорок миль пологого туннеля, уходящего вглубь Земли и освещенного рядами лунного цвета лампионов.
Итак, человечество напоминало двух ковбоев, вышедших на пыльную улочку техасского городишки, чьи пальцы напряженно зависли над рукоятями покоящихся в кобурах кольтов. Безумные русские, овладев секретом ускорителя, использовали его ради доведения мира до грани всеобщей погибели. К тому моменту, как мы про него прознали, в космосе болталось уже как раз столько ядерной гадости, чтобы развернулась новая гонка вооружений, но, к счастью, еще не столько, чтобы русские смогли ее выиграть. Мы быстро сделали собственный ускоритель и восстановили паритет – но и только-то. Теперь оставалось в нужный момент дернуть из кобуры перламутровую рукоять и не промахнуться. Успеешь – переживешь ядерную зиму, потеряешь три четверти населения, но выживешь. Не успеешь – на две сотни лет единственным обитателем твоей страны станет смерть. А если успеют выстрелить оба противника, удары с двух сторон сложатся, и смерть навсегда заселит всю планету. Вот это и есть «триггерная фаза».
Я загнал машину в паркинг, приткнул ее на свой персональный пятачок и заглушил двигатель. После получасового гула туннеля, где звук двигателя «ровера», отражаясь от свода, фокусировался вокруг водителя, да еще встречные самосвалы проносились мимо ревущими бомбами, тишина огромного зала ватой заложила уши. Я посидел, привыкая к ней, и вышел из машины, только когда почувствовал насыщенность этой тишины далекими, но явными признаками жизни глубинного сооружения. Денно и нощно пели тысячи вентиляторов, гоняя по бесконечным коробам фильтрованный воздух. Проходческие щиты на нижнем, шестом горизонте, вгрызались в базальтовый монолит, сотрясая окружающие слои породы мелкой дрожью. Десятки человек дежурной смены одновременно говорили по телефонам, отдавали приказы, стучали по клавишам компьютеров, дышали и двигались. Энергетические коммуникации, как кровеносная система, сетью вросли в тело комплекса и наполняли его неслышимым и немолчным гудением.
Я спустился на второй, жилой горизонт, и прошел в свою каюту. Маленькая комнатушка с откидной койкой, столик, шкаф с униформой, да фотография Джинни в обнимку с малышами – вот и все, что причитается капитану второго ранга. У заключенного в какой-нибудь федеральной тюрьме для особо опасных, пожалуй, кусок частной собственности пообширней. Зато стоит раз в пятьсот поменьше.
Мне предстояло провести здесь половину времени из недельного цикла дежурства. Если не считать, конечно, времени, приходящегося на бар, сквош, бассейн и прочие невинные развлечения.
Переодевшись в униформу Золотого экипажа, я опустился на лифте еще ниже, в Главный зал, сердце всего Центра.
Главный зал! Пещера чудес двадцать первого века! Кусок космоса в недрах планеты! Можно часами сидеть в галерее, наблюдая за жизнью самого странного и опасного из всех человеческих обиталищ, построенных за все тысячелетия человеческой истории. Многие, сменившись с дежурства, именно так и делают. К этому зрелищу невозможно привыкнуть. Да это даже и не зрелище: это сама жизнь, какой она стала сейчас, в две тысячи восьмом году.
Когда-то, еще мальчишкой, я побывал с отцом в Хьюстоне. Мы долго бродили среди лежащих, стоящих, целых и разобранных экспонатов всех эпох завоевания космического пространства, и я, при всей удивительности их размеров и сложности устройства их внутренностей, никак не мог отделаться от разочарования. К тому времени я уже достаточно начитался фантастики, «Непобедимый» Лема всегда лежал на моем столе, и я верил, что выход в космос для человечества должен сопровождаться куда более грандиозными свершениями, чем те, которые представляли экспонаты музея. Более того, я считал, что застой в космических исследованиях вызван именно отсутствием таких свершений по причине нашей лености и скупости, а отнюдь не прекращением космической гонки из-за провала русских. Но наибольшее разочарование постигло меня в планетарии. Искусственное небо, несмотря на все усилия его создателей, оказалось куда более мертво, чем небо настоящее. Оно вращалось, его усыпали разноцветные звезды, по нему проносились кометы и метеоры, но ничего, кроме ощущения грубой подделки, оно не вызывало. Мы тогда очень крупно поссорились с отцом. Еще бы! Для него Хьюстонский музей символизировал победу Америки даже не над Россией, а над всем миром. В те годы только наша страна могла позволить себе отправлять один за другим зонды в дальний космос, только наша страна побывала на Луне, только наша страна имела шаттлы. Русская станция агонизировала на орбите, русские космические проекты проваливались один за другим, русский шаттл позорно служил аттракционом в парке развлечений, русские космодромы превратились в города-призраки. Остальные же страны не имели и этого.
С тех пор утекло много воды. Отца нет в живых. Русские чуть-чуть не монополизировали космос. Я изображаю из себя ковбоя с ядерным кольтом. И я нашел свой планетарий, именно такой, какой хотел увидеть, но так и не увидел в детстве.
Главный зал – это шар диаметром в сотню футов, врезанный в три горизонта и без того не маленького глубинного комплекса. Внутренняя поверхность шара представляет окружающее Землю космическое пространство, от ближних заатмосферных высот до лунной орбиты, и даже дальше. Оно несравненно живее, чем настоящее звездное небо, потому что несет на своей поверхности не глупые изображения звезд и планет, а тысячи и тысячи информационных объектов, складывающихся в оперативную обстановку на космическом театре военных действий. Вечная тьма Главного зала расцвечена в тысячу раз ярче и разнообразнее, чем рождественская елка перед Белым Домом. Через темно-синюю координатную сетку переползают из сектора в сектор цепочки зеленых огоньков – это орбитальные цуги ядерных боеголовок караулят момент, когда удобнее всего выйти в пикирование на вражеские наземные цели. Экватор густо заселен целой радугой геостационарных спутников – связных, наблюдательных, боевых. По всему небесному полю, на первый взгляд, хаотично, но на самом деле в соответствии со строжайшим алгоритмом, разбросаны оранжевые пятна, каждое – с целой сеткой условных обозначений и символов. Это наша гордость и надежда, боевые платформы, вооруженные, как эскадренные миноносцы. Именно они поставили русских на место в дни, когда, казалось, конец неизбежен. И еще множество отсветок, наших и вражеских, всех мыслимых цветов и яркостей, мечется, ползает и висит в круглом небе чудесного планетария. Здесь и обитаемые регламентные станции, и спутники-шпионы, и спутники-хранители, и спутники-киллеры, и транспортные шаттлы, и много еще чего. Даже мертвые фрагменты былых спутников, и те мерцающими искорками присутствуют в подземном космосе. Но метки космических целей – это лишь малая часть всей картины.
