Мужское отношение к женщине не только цинично, но и крайне иррационально. По господствующему среди мужчин мнению - так считает семьдесят четыре процента опрошенных - большинство молодых женщин попадает в обе категории одновременно, хоть это и невозможно по принципам элементарной логики…" - А какой делался вывод? - спросил я.
— Такой, что с мужчиной надо быть предельно безжалостной. Поскольку ничего другого он не заслуживает.
— А надувная женщина у вас тоже была?
Гера изумленно посмотрела на меня.
— Что-что?
— В смысле, надувной мужик? - внес я коррекцию.
— Нет, - сказала она. - А у вас была надувная женщина?
Я промычал что-то неразборчивое.
— А что вы с ней делали?
Я махнул рукой.
— Красивая хоть?
— Давай сменим тему? - не выдержал я.
Гера пожала плечами.
— Давай. Ты же сам начал.
Мы надолго замолчали.
— Какой-то у нас странный разговор, - сказала Гера грустно. - Все время приходится менять тему, о чем бы мы ни заговорили.
— Мы же вампиры, - ответил я. - Так, наверно, и должно быть.
В этот момент принесли уху.
Ритуал занял несколько минут. Официанты установили на стол вычурную супницу, сменили нетронутые приборы, расставили тарелки, вынули из дымящихся недр сосуда ярко раскрашенную фарфоровую фигурку с румянцем на щеках - я подумал, что это и есть МБХ, но из надписи на груди стало ясно, что это Хиллари Клинтон. Официант торжественно поднес ее нам по очереди на полотенце (примерно с таким видом, как дают клиенту понюхать пробку от дорогого вина) и так же торжественно вернул в супницу. Хиллари пахла рыбой. Видимо, во всем этом был тонкий смысл, но от меня он укрылся.
Когда официанты вышли из кабинета, мы так и остались сидеть на полу.
— Есть будешь? - спросила Гера.
Я отрицательно помотал головой.
— Почему? - спросила она.
— Из-за часов.
— Каких часов?
— Патек Филип, - ответил я. - Долго объяснять. И потом, какое отношение Хиллари Клинтон имеет к евроухе? Она же американка. Это они, по-моему, переборщили.
— А такое сейчас везде в дорогих местах, - сказала Гера. - Какая-то эпидемия. И в "Подъеме Опущенца", и в "IBAN Tsarevitch". В "Марии-Антуанетте" на Тверском был?
— Нет.
— Гильотина у входа. А по залу ходит маркиз де Сад. Предлагает десерты.
В "Эхнатоне" был?
— Тоже нет, - ответил я, чувствуя себя каким-то деревенским Ванькой.
— Там вообще на полном серьезе говорят, что первыми в Москве ввели единобожие. А хозяин почему-то одет Озирисом. Или правильно сказать - раздет Озирисом.
— Озирисом? - переспросил я.
— Да. Хотя не очень понятно, какая связь. Зато четвертого ноября, в День Ивана Сусанина, он у них пять раз воскресал под Глинку. Специально кипарисы завезли и плакальщиц.
— Все национальную идею ищут, - сказал я.
— Ага, - согласилась Гера. - Мучительно нащупывают, и каждый раз в последний момент соскакивает. Больше всего, конечно, поражает эта эклектика.
— А чего поражаться, - сказал я. - Черная жидкость все дороже, вот культура и крепчает. Скажи, а этот Озирис, про которого ты говоришь, случайно не вампир?
— Конечно нет. Это не имя, а просто ролевая функция. Вампир не стал бы держать ресторан.
— А вампира по имени Озирис ты не знаешь?
Гера отрицательно покачала головой.
— Кто это?
Секунду я колебался, говорить или нет - и решил сказать.
— Мне его Иштар велела найти. Когда увидела, что меня интересуют вещи, про которые она ничего не знает.
— Например?
— Например, откуда мир взялся. Или что после смерти будет.
— Тебе правда это интересно? - спросила Гера.
— А тебе нет?
— Нет, - сказала Гера. - Это обычные тупые мужские вопросы. Стандартные фаллические проекции беспокойного и неразвитого ума. Что после смерти будет, я узнаю, когда умру. Зачем мне сейчас про это думать?
— Тоже верно, - согласился я миролюбиво. - Но раз уж сама Иштар Борисовна сказала, надо его найти.
— Спроси Энлиля.
— Озирис его брат, и они в ссоре. Энлиля спрашивать нельзя.
— Хорошо, - сказала Гера, - я узнаю. Если твой Озирис скажет что-нибудь интересное, расскажешь.
— Договорились.
Встав с места, я стал расхаживать по комнате - словно чтобы размять ноги. На самом деле они не затекли, просто я решил подобраться к Гере поближе и старался, чтобы мой маневр выглядел естественно.
Надо признаться, что эти как бы естественные перемещения по комнате перед активной фазой соблазнения всегда давались мне с усилием, которое почти обесценивало все последующее. В эти минуты я вел себя как сексуально озабоченный идиот (которым я, собственно говоря, и был). Но в этот раз я точно знал, что чувствует Гера, и собирался в полной мере воспользоваться подарком судьбы.
Дойдя в очередной раз до окна, я пошел назад к двери, на полпути остановился, повернул под углом девяносто градусов, сделал два чугунных шага в сторону Геры и сел с ней рядом.
— Ты чего? - спросила она.
— Это, - сказал я, - как в анекдоте. Сидит вампир на рельсе, подходит другой вампир и говорит - подвинься.
— А, - сказала Гера и чуть покраснела. - Верно, сидим на рельсах.
Она подтянула к себе еще одну подушку-рельс и поставила ее между нами.
Я понял, что пространственный маневр получился у меня неизящным. Надо было опять заводить разговор.
— Гера, - сказал я, - я знаешь что спросить хотел?
— Что? - спросила она, не поворачивая лица.
— Про язык. Ты его сейчас чувствуешь?
— В каком смысле?
— Ну, раньше, в первые месяц-полтора, я его все время чувствовал. Не только физически, а еще и всем… Мозгом, что ли. Или, извиняюсь за выражение, душой. А сейчас уже нет. Прошло. Вообще никаких ощущений не осталось. Я теперь такой же, как раньше.
— Это только кажется, - сказала Гера. - Мы не такие, как раньше. Просто наша память изменилась вместе с нами, и теперь нам кажется, что мы были такими всегда.
— Как такое может быть? - спросил я.
— Иегова же объяснял, - сказала она. - Мы помним не то, что было на самом деле. Память - это набор химических соединений. С ними могут происходить любые изменения, которые позволяют законы химии. Наешься кислоты - память тоже окислится, и так далее. А язык серьезно меняет нашу внутреннюю химию.
— Это как-то страшновато звучит, - сказал я.
— А чего бояться. Язык плохого нам не сделает. Он вообще минималист.
Это сначала, когда он в новую нору перелазит, он обустраивается, притирается, и так далее. Вот тогда колбасит. А потом привыкаем. Его ведь ничего не волнует, он спит все время, как медведь в берлоге. Он бессмертный, понимаешь? Просыпается только баблос хавать.
