Ознакомительная версия.
Какая жалость, что люди отменили публичные казни — четвертование, колесование и прочие забавы. Какая великолепная подзарядка! Какой сумасшедший поток энергопатии! Им лакомились все — от королей до простолюдинов. Странно только, что сами палачи, поглощавшие ее львиную долю, редко выходили в короли. Быть может, переедание плохо сказывается на силе духа?
Собакина выбрала для меня вечернее красное платье. Красное как кровь. Призванная из дорогого салона парикмахерша долго колдовала над моими волосами. Обычно откинутые назад они золотистой волной ложились на плечи. Она же соорудила из них огромную застывшую каскадом локонов гриву. Я в самом деле стала походить на крупную львицу, но львицу, которая занозила себе палец и теперь мучается от боли. Я так надеялась, что Орас оставит меня в покое, позволит пролежать весь день у себя и не заставит ехать в театр. Еще позавчера я мечтала об этом вечере, а сегодня…
— Виталик велел нам быть там вдвоем, — сухо сказал Андрей, подавая мне серебристый белый плащ.
И зачем только Собакина заставила меня купить этот дурацкий плащ? Я серебряные ткани терпеть не могу. Я чувствовала себя такой вялой, как сорванный лист салата, целый день пролежавший на солнце, но так и не нашедший покупателя. Рынок закроется, и его выбросят. Скоро закрытие… скоро выбросят…
Я не помнила как очутилась в ложе. Кажется, мы долго поднимались по ступенькам. Такой мелкий парадный марш, и бархатная дорожка, прихваченная бронзовыми прутьями. Бра на стенах в виде старинных свечей. В ложе было душно. На сцене что-то говорили. Я не понимала — что. Может быть, Орас меня все же простит? Мне не хотелось смотреть на сцену. Я рассматривала потолок — расписной плафон, где Аполлон ехал в колеснице, а следом порхали музы, напоминающие дорогих шлюх. Пышные облака как постели куртизанок, приглашали немедленно прилечь. Я не любила ложи. Если у меня бывали деньги, я покупала билет в партер. Если не было, набирала немного мелочишки на то, чтобы пробраться на последний ряд балкона во втором или третьем ярусе. И хотя оттуда скорее приходилось угадывать спектакль, чем его смотреть, мне нравилась сама атмосфера густого полумрака, и таинственное сияние сцены, которое издалека в самом деле могло показаться волшебным. В ложе до сегодняшнего вечера я была всего лишь раз — когда Пашка соизволил взять меня с собой, и прежде чем усадить на какой-то стульчик сзади, с которого не было не видно ни единого сантиметра сцены, представил всем этим солидным господам, занимавшим первые ряды. Они не то что не подали мне руки, но даже не соизволили скользнуть взглядом по моему лицу. Они говорили о чем-то своем и громко хохотали во время спектакля. Я хотела тогда уйти после первого акта, но Пашка запретил. Я промаялась до конца, хотя, честное слово, никто бы не заметил моего отсутствия. Вспоминая этот дурацкий эпизод, я привычным жестом потрогал ладонь правой руки. След от ожога так и остался на коже. Как и желвак внутри. В самом деле — куда ему деться. Смешно и надеяться, что когда-нибудь проклятое клеймо испарится.
Сегодня меня рассматривали и из партера, и из лож напротив, и с балкона. Особенно любопытные дамы, выглядывали из соседних лож, рискуя свалиться вниз, чтобы разглядеть мою физиономию и мой туалет. Я знала, что выгляжу отвратительно, но мне почему-то было всё равно. Как опавшая листва под ногами шуршали веера. Дешевые — из бумаги, оклеенные кружевами, — на балконах, а в партере и ложах — из шелка, расписные. Такой веер стоил больше, чем я получала за месяц, работая в «Оке». Прежде я мечтала о таком. Сейчас, сложенный, на коленях у меня лежал веер из красного шелка, инкрустированный резными виньетками из кости, где переплелись бесконечные «К» и «О». Это был веер Катерины. Новый, заказанный для меня, еще не успели расписать в художественной мастерской. Мода на веера возникла недавно и буквально превратилась в психоз. Наверное, она скоро отомрет, и тогда возникнет новая мода — на абажуры или на что-нибудь еще…
Первое действие кончилось, и Орас куда-то ушел — наверное, давать интервью. Мне ужасно хотелось пить, но мне почему-то стыдно было заикнуться об этом. Неужели никто на свете не принесет мне самой обычной «колы»? Я обернулась, надеясь, что рядом может оказаться Виталик или кто-нибудь из охранников Ораса. Но они все отправились вслед за своим боссом, полубогом, повелителем. Я не представляла ни малейшей ценности и не стоила ни капли внимания. К своему удивлению я обнаружила на заднем стуле, где прежде сидел охранник, рыжеволосую дородную женщину, в черном, с блестками платье. У нее на шее на серебряной цепочке висел крысиный череп с длиннющими желтыми зубами. Как мне показалось — настоящий.
— Оставьте эту затею… — голос у женщины был очень низкий, хриплый.
Сидела она, наклонившись вперед, так, чтобы ее не могли видеть из партера.
— Мне вас жаль, и потому я здесь… — вновь раздался ее голос. — Вообще-то я не имею права предупреждать, и если Великий Ординатор узнает, что я говорила с вами, мне не поздоровится…
Прежде, услышав «Великий Ординатор», я бы непременно всполошилась, но сейчас мне было всё равно… рынок скоро закроется… салат выбросят…
— Мне жаль не только вас, но и ваш городок. Он был прежде очень миленький, и у меня были на него кое-какие виды, — продолжала женщина. — Но план Великого Ординатора всё изменил… Участь города решена. У Ораса нет шансов. На вашем месте я бы просто уехала. Не ищите подвоха в моих словах. Мне иногда бывает жаль… очень жаль…
Ее голос стал куда-то уплывать. Я пыталась расслышать, что же такое она говорит, но не могла…
— Ева, что с тобой? — Орас тряс меня за плечо.
Я разлепила глаза и бессмысленно уставилась на него.
— Кажется, у меня кровотечение, — пробормотала я, едва ворочая языком. — Очень сильное… Кажется… платье промокло…
Мне должно было быть из-за этого стыдно. А было всё равно.
Он переменился в лице. Может быть, он перепугался за меня, или думал, как представить происшествие журналистам? Не знаю…
Орас нес меня вниз на руках. А надо мной проплывали бра в виде свечей. И потолок с островками яркой недавно реставрированной росписи. Опрокинутый мир. За него никак нельзя было ухватиться. Уже, когда меня укладывали в машине на заднем сиденье, как из-под земли, рядом возник Виталик:
— Сообщим о начавшемся выкидыше, — деловито проговорил он. — Это может добавить вам пару очков. Женщины будут жалеть вас. Вы потеряли долгожданного ребенка…
«Вас» относилось к Орасу, а не ко мне. Меня не стоило жалеть — наказывали по заслугам…
Ознакомительная версия.
