– Вот так, – едва сдерживая злость, ответил Костя. – О чем вы вообще говорите? Вы бы видели район.
– Понятно.
– Да что вам понятно? – раздраженно процедил сквозь зубы Костя.
Обескураженный такой реакцией, Разбирин затих. Но потом все-таки проявился.
– Слушай, я тебе вот что хотел сказать. Просто как-то вылетело из головы в прошлый раз. Батона-то твоего застрелили.
– Какого Батона? – замер Костя. – Бублика, может?
– Ну да. Черняев который.
– Когда?
– Да в тот же вечер, похоже. Когда к тебе в гости Гремлин пришел. Он и застрелил, скорее всего.
– Ничего не понимаю. Зачем?!
– Стрелял-то он не в него, но так уж получилось.
– А в кого же он стрелял?
– В сестру Батона, Бублика то есть, Кузнецову Викторию. Она выжила, а ее брат прямо в сердце схлопотал. Они оба дома были.
– Стойте... подождите. Какую Викторию?
– Ну Виктория Кузнецова, студентка юрфака. Двадцать два года. Щербинская, 62.
– Вика?! Они что, брат и сестра были?!
– Ну да. Родные. А ты что, не знал? – удивился Разбирин.
– А фамилии как же?
– Ну, он Черняев по матери, а она Кузнецова по отцу. Только родители их в разводе. Отец с ними не живет. У него бизнес. Мотается по городам и весям. Шарикоподшипниками занимается.
– Черт! – схватился за голову Костя. – А ее-то зачем было Хлыстову убирать?
– Да, похоже, она была очень даже в курсе их дел с Красильниковым. Более того… она и была самым главным идеологом всего этого безобразия.
– Как это? Подождите, а Геныч?
– Да не. Он был так… говорливый молодой человек. Помогал ей, конечно. Но она-то была спец во всех юридических делах, ее там все слушали. Мы ее вчера вызывали – красивая девка, ничего не скажешь. Ну поговорили с ней. Тебя она, кстати, знает. Но брать ее не за что – тем более следствию по делам Красильникова она, в общем, помогла. Отпустили. Хотя таких бы я и сажал в первую очередь – умников, бля.
Костя, застонав, всем телом наклонился вперед, словно у него скрутило живот. Рука с мобильным безжизненно повисла над асфальтом. Перед глазами завертелось лицо Вики.
– Алло! Алло! – закричал Разбирин.
Костя приставил мобильный к голове, как пистолет к виску.
– Да, – глухо сказал он в трубку.
– Ты погоди. Я тебе еще не все сказал. Дело Вероники сдвинулось. Нашли твоего убийцу на колесах. Так что поздравляю.
– И кто это? – почти равнодушно спросил Костя.
– Какой-то Холамлиев. Пьяный был, с приятелями свадьбу отмечал, вечером гнал как псих, вот и… ну ты понял. А главное, что интересно, после того как сбил, сволочь, машину отогнал к приятелю, за руль не садился и вообще лег на дно. Его менты случайно зацепили – документы хотели проверить, а у него ни паспорта, ни прописки. А отмазка знаешь какая? Говорит, нога была сломана, не мог в отделение явиться. А нога у него и вправду сломана была. Менты его спрашивают: где ж ты ногу-то сломал? А он им: да вот, неудачно с электрички спрыгнул. Москва—Калуга. Они ему: а зачем прыгал? А он говорит: убить хотели какие-то скинхеды. Врет, наверное.
– Холамлиев? Хачик, что ли?
– Вообще-то москвич. Но наполовину русский, наполовину хер знает.
И Разбирин невольно засмеялся этому определению национальности. Но, заметив, что Косте не до смеха, кашлянул пару раз и добавил:
– Ну, ты не волнуйся. Он все получит, что заслужил. Ладно, меня Жердин вызывает. До понедельника.
– Подождите, Василий Дмитриевич.
– Что такое?
– Не будет понедельника.
– Как это?! Ой, Кость, только не надо сериальных драм.
– Драм и не будет. Я знаю, Прошутин набирает команду в Ингушетию. Я сегодня обещал ему ответить.
– Здрасьте.
Костя выждал паузу и добавил:
– Мне там будет проще.
– Почему это?
– Потому что легче быть чужим среди чужих, чем чужим…
– ...среди своих, – закончил за него Разбирин. – Вот так, значит? Ну спасибо. Это за все, что я для тебя сделал?
– Да нет… вы не так поняли.
Но Разбирин уже повесил трубку. Костя с досадой отключил телефон и откинулся на спинку лавочки. Он знал, что Разбирин обиделся, но он также знал, что обида эта быстро пройдет. Да и не важно это все. Тем более что про Ингушетию он так ляпнул, для красного словца. Куда ему с Ленкой по ингушетиям мотаться? Но уж больно все опротивело.
Перед Костиными глазами с болезненной явственностью вдруг почему-то встал их с Ленкой последний визит к Кроне и Николаю Алексеевичу. Это было через неделю после тех печальных событий, которые, выражаясь шершавым языком официоза, ознаменовали окончание очередного этапа в истории района. Сначала он хотел съездить один, но Ленка выразила такое горячее желание присоединиться, что отказать ей он не смог.
Старик был безумно рад видеть их, и даже Кроня потом признался Косте, что давно не видел отца таким счастливым. Сначала они вместе пообедали. Кроня жаловался на жизнь, говорил про то, что только отец его и держит здесь, Костя говорил о себе и Веронике, потом подробно рассказал о своем пребывании в районе. После беседы Кроня проводил гостей к отцу в спальню. Старик мгновенно ожил и предложил тем располагаться.
Костя поставил стул поближе к кровати, сел, а затем усадил Ленку на колени.
– Так что там раяды? – спросил он Николая Алексеевича.
– Раядами занимался мой учитель, Александр Переверзин, – начал старик, прокашлявшись. – Началось все с того, что, еще будучи студентом исторического отделения МГУ, в одной из летописей, кажется Даниила Волжского, он нашел упоминание о небольшом народе, точнее племени, которое обосновалось в северо-восточной части современной Москвы. Впрочем, в прошлом веке это было глухим Подмосковьем. Он заинтересовался и начал поиски. Конечно, его тут же подняли на смех. Какие раяды? Тут леса да болота. Самое интересное, что племя раядов почти нигде не упоминалось, кроме той самой летописи, так что основания для скепсиса были. Однако счастье улыбнулось ему. В 1908 году он нашел более точное географическое упоминание о раядах и их политическом центре у одного из историков XIV века, кажется Никифора Алексина. Начались раскопки. Уже через год Переверзину крупно повезло: он обнаружил их поселение – Раяд. Выяснил, что у них была меновая торговля, было коневодство, развитое хлебопашество. Кроме того, существовала письменность, что несколько странно для столь малочисленного племени. Раскопки, произведенные им в начале века в бывшем Раяде, могли бы произвести подлинную революцию в исторической науке, но началась Первая мировая война, и всё бросили. Потом одна за другой грянули революции, причем совсем не научные, а очень даже конкретные, началась Гражданская война. Тут уж не до раскопок – книжками буржуйки топили. А вот после Гражданской войны советская историография заинтересовалась раядами. Правда, однобоко. Им хотелось, чтобы Переверзин выдвинул теорию о том, что раяды были чуть ли не первыми пролетариями, причем не российскими (тогда вся история России считалась дореволюционной, а значит буржуазной и вредной), а какими-то интернациональными. Смех да и только. Но Переверзин был упрямым и никак не хотел обнародовать никакую информацию о раядах, покуда не вникнет во все тонкости. Единственная уступка, на которую он пошел уже после смерти Ленина, – это упоминание о раядах в Большой советской энциклопедии в 1927 году. Началась сталинская эпоха. Переверзин был человеком творческим. Он предположил, что раяды и были теми самыми знаменитыми варягами, пришедшими в Новгород. Связь раядов с государственностью на Руси посчитали «идеологически вредной». Выходило, что какие-то прохвосты пришли в Новгород, изменили имя, скрыли свое происхождение и теперь славяне произошли от них. Раскопки были остановлены, Переверзин отстранен от преподавания.
