Вы сворачиваете с тротуара и идете по утоптанной каменистой тропинке, окаймленной бахромой сорной травы, к оврагу. Хор сверчков теперь разошелся в полную силу, они тарахтят так оглушительно, словно пытаются поднять мертвых. Ты бредешь следом за отважной, прекрасной, высокой мамой, защитницей всего мира. Ты чуть приотстал, и мама идет впереди. А раз она идет первой, тебе уже не так страшно, и ты догоняешь ее. Вместе вы приближаетесь к черте, за которой кончается цивилизованный мир. Вы останавливаетесь на самом краю.
Овраг.
Здесь, сейчас, в черных дебрях, что наполняют впадину перед тобой, — зло. Все зло, которое тебе когда-либо будет суждено узнать. Зло, которое всегда будет для тебя загадкой. Все, чему нет имени. Позже, когда вырастешь, ты научишься словам, которыми будешь называть то безымянное, что сейчас перед тобой. Бессмысленные слоги для обозначения замершего в ожидании ничто. Внизу, в клубящихся тенях, среди развесистых деревьев и стелющегося плюща, витает запах тления. Здесь, на этом самом месте, сходят на нет законы цивилизованного, обжитого мира, законы разума отступают перед мощью вселенского зла.
Ты вдруг остро чувствуешь, что вы тут одни. Ты и мама. Ее рука дрожит.
Дрожит!
Твой маленький мир, в который ты так верил, рушится в одночасье. Мама дрожит. Почему? Неужели и она не всесильна? Но ведь она больше, сильнее и умнее тебя! Неужели она тоже чувствует эту бесплотную угрозу, чьи пальцы слепо тянутся к вам из темноты? Эту затаившуюся внизу злобу? Выходит, когда вырастешь большим, ты не станешь сильным? И стать взрослым — не значит, что все тревоги останутся позади? И нет на свете такого места и времени, где ты был бы защищен? И нет такой цитадели из плоти и крови, которая могла бы противостоять бешеному натиску самого темного времени ночи? Терзания переполняют тебя. Мороженое вдруг снова начинает холодить твое горло, стекает в живот, по хребту, леденит руки и ноги. Ты дрожишь, будто на декабрьском ветру.
Ты понимаешь, что это участь всех людей. Каждый сам по себе, каждый одинок. Один-одинешенек, окруженный себе подобными, но терзаемый вечным страхом. Таким, как сейчас, на краю оврага. Ты можешь закричать, во все горло позвать на помощь, но что толку. Овраг так близко, что пока ты будешь кричать, пока тебя услышат, пока прибегут и отыщут, может быть уже поздно.
В горле у тебя застрял тугой ком, ты пытаешься сглотнуть его и прижимаешься к маме. О господи, думаешь ты, спаси ее, ну пожалуйста! Не допусти, чтобы с нами что-то случилось. А если папа вернется домой с собрания, а дома никого…
Мама начинает спускаться по тропе в первозданные джунгли. Твой голос дрожит, когда ты повторяешь:
— Мам, с Кэпом все хорошо. Все хорошо. Он жив и здоров. С Кэпом все хорошо…
Мамин голос звенит от напряжения:
Он всегда возвращается домой оврагом. Я говорила ему не делать этого, но чертовы мальчишки все равно ходят этой дорогой. Однажды ночью он спустится сюда и никогда не вернется домой…
Никогда не вернется домой. Это может означать все, что угодно. Бродяг. Бандитов. Темноту. Несчастный случай. Но главное — смерть.
Вселенское одиночество.
Таких маленьких городов, как этот, хватает по всему свету. И каждый из них такой же погруженный во тьму, такой же одинокий и оторванный от мира, такой же трепещущий от страха и удивления. Скрипки, гнусаво выводящие минорные мелодии — вот их музыка. Здесь нет огней, но теней множество. О, это бескрайнее одиночество маленьких городков, прущее через край, как тесто из горшка! Их сырые овраги, полные тайн… Жизнь в них — это ужас, приходящий по ночам, когда рассудок, семья, дети, счастье — все может быть уничтожено в одночасье чудовищем-людоедом по имени Смерть, и неизвестно, откуда оно нанесет удар.
Мама снова начинает кричать в темноте.
Кэп! Капитан! — зовет она. — Кэп! Капитан!
И вдруг вы оба чувствуете — что-то не так. Что-то неладно. Ты напряженно прислушиваешься — и понимаешь, что именно.
Сверчки больше не стрекочут.
Глухая тишина.
Ты никогда еще не слышал, чтобы было так тихо. Чтобы не раздавалось ни единого звука. Почему умолкли сверчки? Почему? Отчего? Раньше они никогда не прекращали свой стрекот. Ни разу.
Значит… значит…
Что-то должно случиться.
Весь овраг замер в напряжении, собрал свои черные волокнистые щупальца в пучки, высасывая силу из всей округи, из спящих домов предместий, из мокрых от росы лесов и лощин, из покатых холмов, где собаки поднимают морды к луне… Великая тишина стекается, чтобы собраться в одном месте — вокруг тебя. В ближайшие мгновения что-то случится… что-то случится. Сверчки по-прежнему держат паузу, звезды нависли так низко, что кажется — протяни руку и коснешься, стряхнешь с них чешуйки блестящей краски. Звезд — сонмища, и они раскаленные, колючие.
Все плотнее и плотнее тишина. Все больше и больше напряжение в воздухе. Господи, как темно, как далеко отовсюду… Господи…
И вдруг, далеко-далеко, на другом конце оврага, раздается:
Мама, все нормально! Я уже иду, мама!
И снова:
Мам, это я! Я уже иду!
Мягко и быстро стучат по дну оврага теннисные туфли, появляются трое мальчишек. Они бегут и хохочут. Твой брат Капитан, Чак Редман и Авги Барц. Бегут и хохочут.
Звезды поспешно убираются обратно на небо, словно миллионы испуганных улиток втянули в себя рожки.
Сверчки стрекочут!
Темнота отступает — оглушенная, ошарашенная, затаившая злобу. Отступает, растеряв аппетит, ведь ей так грубо помешали, когда она совсем уже собралась пообедать. Темнота откатывается назад, как морская волна, и из нее выскакивают трое смеющихся мальчишек.
Привет, мам! Привет, Шортики!
Все хорошо, от Кэпа пахнет Кэпом: потом, травой и кожей бейсбольной перчатки, которую он смазывает маслом.
Молодой человек, вы заслужили хорошую порку! — громко говорит мама.
Она отбросила мгновенно свой страх. Ты знаешь, что она никому не расскажет о нем. Никогда. Но будет прятать страх в глубине души до конца жизни. Как и ты.
Вы возвращаетесь домой. Стоит теплый летний вечер. Ты рад, что Капитан жив. Очень рад. На миг ты уже испугался, что…
Вдали по залитой тусклым лунным светом земле идет поезд. Проносится по мосту и ныряет в долину и пронзительно свистит, будто заблудившаяся огромная металлическая тварь, безымянная, вечно куда-то спешащая. Ты идешь домой, где тебя ждет теплая постель. Ты дрожишь. Рядом шагает брат, а ты слушаешь поезд и думаешь о двоюродной сестре, которая жила за городом, там, где сейчас идет поезд. Сестра умерла от воспаления легких, когда ей было девять. Умерла несколько лет назад. Ты вдыхаешь запах пота, который исходит от Кэпа. И происходит чудо. Ты больше не дрожишь. Мама включает в доме свет, и ты слышишь шаги на дорожке. На крыльце раздается покашливание, и это покашливание тебе знакомо.
