Этот молодой человек, Смит, был очень занят — он пытался выжить. Его тело, невыносимо сжатое и измученное в том странном, невероятном месте… наконец-то испытало облегчение — его поместили в мягкое гнездо те, другие. Оставив бесплодные попытки поддержать тело, он обратил третий уровень восприятия на дыхание и сердцебиение.
Да он вот-вот поглотит самого себя! Легкие бились тяжело, как в агонии, сердце неслось изо всех сил, чтобы распределить наплыв крови, пытаясь справиться с душным пространством, — да еще и плотная, отравляющая, смертельно горячая атмосфера. Он совершил необходимые действия.
Когда пульс достиг двадцати ударов в минуту, а дыхание стало почти неуловимым, он понаблюдал за своим телом — достаточно долго, чтобы убедиться: нет, он не распадется на атомы, пока его внимание будет обращено на что-нибудь другое. Довольный, он установил второй уровень восприятия, по крайней мере его часть, на наблюдение и удалил остальное «я». Нужно было разобраться во всех недавно происшедших событиях, примериться к ним, взлелеять и оценить их, а не то они поглотят его.
Но откуда начать? С того ли, как он покинул свой дом, приняв тех, что стали теперь его сородичами? Или с того, как он очутился в этом вывернутом пространстве? И он вспомнил огни, звук — все, что было тогда, и вновь его мозг сотрясла боль. Нет! Это он принять еще не в силах! Прочь! Прочь! Прочь — к его первой встрече с чужаками, которые теперь его родня. И еще дальше, еще раньше. Туда, в те времена до прозрения, до осознания своей непохожести на остальных, туда, к первому гроканью, назад — к Гнезду.
Мысли его нельзя было выразить земными символами. Он недавно выучил простейшие английские фразы (и куда быстрее, чем индус, лопочущий по-английски при торговле с турком). Но Смит пользовался английским так, как иные пользуются пособием по кодам — с утомительным и несовершенным переводом. Теперь бы никто не перевел его мысли и не разгадал бы его абстракции, принадлежавшие культуре, ушедшей на полмиллиарда лет вперед от земной.
Рядом со Смитом, в соседней комнате, доктор Таддеуш играл в криббедж с Томом Мичумом, санитаром, приставленным к пациенту. Одним глазом Таддеуш поглядывал на приборы. Когда мерцающий огонек замедлился с девяносто двух ударов в минуту до двадцати, он поспешил в палату Смита. Мичум следовал по пятам.
Пациент застыл на гибкой поверхности гидравлической кровати и, казалось, был мертв. Таддеуш рявкнул:
— Доктора Нельсона, быстро!
— Да, сэр, — отвечал Мичум и быстро добавил: — Может быть, шокотерапию, сэр?
— ДОКТОРА НЕЛЬСОНА — ЖИВО!
Санитар кинулся прочь. Молодой врач осмотрел пациента, не прикасаясь к нему. В палату вошел доктор постарше, шагая тяжело и неуклюже, как человек, проведший долгое время в космосе и еще не привыкший к земному тяготению.
— Ну-с, доктор?
— Дыхание, температура и пульс пациента резко понизились минуты две назад, сэр.
— Что вы сделали?
— Ничего, сэр. Согласно вашим указаниям…
— Хорошо. — Нельсон окинул взглядом Смита, изучил показания приборов, дублирующих те, что находились в комнате наблюдения. — Сообщите мне, если будут какие-либо перемены. — И он собрался выйти.
Вид у Таддеуша стал ошеломленный:
— Но, доктор!..
— Да, доктор? — осведомился Нельсон. — Каков ваш диагноз?
— Хм, не хотелось бы мне болтать о вашем пациенте, доктор.
— Я спросил, каков ваш диагноз.
— Что ж, сэр, — шок. Нетипичный, похоже, — увильнул он от прямого ответа, — но все же шок, ведущий к кончине.
Нельсон кивнул:
— Правильно. Но перед нами — неправильный случай. Я уже раз десять наблюдал это состояние. Посмотрите. — Нельсон поднял руку пациента, затем отпустил ее. Рука осталась висеть в воздухе.
— Каталепсия? — спросил Таддеуш.
— Пусть так, если хотите. Позаботьтесь, чтобы его не трогали, и зовите меня, если в состоянии будут перемены. — Он уложил на место руку Смита.
Нельсон вышел. Таддеуш поглядел на пациента, потряс головой и вернулся в комнату наблюдения. Мичум взял карты.
— Сыграем?
— Нет.
— Док, хотите знать мое мнение? К утру сыграет в ящик, вот что я скажу, если меня спросят.
— А вас никто не спрашивает. Сходите покурите с охраной, мне надо поразмыслить.
Пожав плечами, Мичум присоединился к стоящим в коридоре охранникам. Они замерли было, но, увидев, кто это, тут же расслабились. Высокий парень в форме морского пехотинца поинтересовался:
— Что за шум?
— У пациента — пятеро детишек, вот и спорили, как назвать… Ну, обезьяны, у кого из вас есть окурок да огонек?
Второй охранник достал пачку сигарет.
— Сосать умеешь?
— Да уж как-нибудь. — Мичум сунул в рот сигарету — Клянусь Богом, джентльмены, мне нечего сказать об этом типе.
— А зачем приказ «Никаких женщин»? Он что, сексуальный маньяк?
— Я знаю только то, что его приволокли с «Чемпиона» и велели посадить на строжайшую диету.
— «Чемпион»! — воскликнул первый пехотинец. — Так вот оно в чем дело!
— В чем?
— Ну, тогда все понятно. У него же сто лет не было баб — не видел, не щупал. Да еще так долго. Вот и заболел, понял? Боятся, если он доберется хоть до одной, то и помрет. — Пехотинец заморгал. — Я бы точно помер.
Смит ощущал присутствие врачей, но грокнул, что их намерения благие — ни к чему было тревожить основную часть своего «я».
Утром, в то время, когда медсестры похлопывают больных влажными полотенцами по лицам, чтобы вернуть их к действительности, Смит возвратился. Ускорил сердцебиение, углубил дыхание, воспринял окружающее, мирно обозревая все вокруг. Оглядел комнату, одобрительно отмечая все детали. Он видел ее впервые — прежде, когда его принесли сюда, он был не в состоянии принять увиденное. Палата показалась ему замечательной — ничего подобного не было на Марсе, да и клинообразные каюты «Чемпиона» заметно отличались от нее. Вновь прокрутив в памяти все события, соединявшие Гнездо с этим новым местом, он был готов принять его, похвалить и даже взлелеять. Тут он осознал, что рядом находится еще одно живое существо. Паук-косиножка спускался с потолка, выпуская ниточку паутины. С восторгом наблюдая за ним, Смит подумал: может, неведомое существо делит с ним гнездо?
В палату вошел доктор Арчер Фрейм, интерн, сменивший Таддеуша.
— Доброе утро. Как вы себя чувствуете?
Смит начал изучать вопрос. Первое словосочетание — формальное обращение, не требующее ответа. Второе было отмечено в его памяти рядом с несколькими переводами. Если говорил доктор Нельсон — особое значение; если капитан Ван Тромп — ничего особенного.
