— Свекровь моя покойная из лопарей… — неуверенно напомнила Агафья.
Нойд похмыкал, почухал в затылке. Вплетенные в косички резные фигурки перекатились со спины на грудь.
— Верно говоришь, — согласился он. — Была такая… Без отцова позволения за русским пошла… Думаешь, сайво о ее внуке заботиться будут?
Агафья промолчала. По щеке, блеснув отраженным светом, прокатилась слеза.
Прошлое ли, кошмар очередной, а видеть неподдельное горе и оставаться безучастным — невмоготу!
— Че кочевряжишься, дед? — ядовито поинтересовался Сергей — Цену набиваешь? Грош тебе цена в базарный день. И сам ты пенек замшелый, и бубен твой гнилой, и травки выдохлись!
— Молчи, сынок!
Агафья метнулась к Сергею, широкие рукава сарафана взвились, как крылья спасающей цыпленка клуши. Нойд меленько захихикал.
— Совсем ожил. Хорошо. Давно, однако, пора!
Агафья замерла… Сергей, только сейчас сообразив, что из одежды на нем разве что пара шрамов, мучительно покраснел и потянул на себя лежавшую под ногами оленью шкуру.
— Замерз? — по-своему понял нойд. — Ничо, скоро согреешься… Ты, баба, — обратился он к Агафье, — про ворвань не забудь. Полбочонка сейчас дашь — за труды, да бочонок когда сын совсем здоров будет.
— Побойся Христа, Сыйт! — ахнула Агафья. — В мае немцы каянские[6] побережье зорили, мало до Умбы не дошли и ты туда же последнее отнимать! У меня кита в подполе нет — где столько ворвани взять?
— Мне ваша вера не указ — у лопарей свои боги, — мрачно отрезал нойд и, остывая, проворчал, — сын твой не лопарь, сайво помогать не будут… Хочешь, чтоб я за Тимшу Каврая[7] просил? Ворвань неси. Нет — твое дело.
— Каврая?! Ты можешь… — Агафья осеклась, прикрыла рот ладонью, словно хотела загнать обратно невольно вырвавшееся имя.
— Могу, — согласился нойд, — или своему богу молись пусть он Тимшу лечит.
— Будь по-твоему, Сыйт, — Агафья сникла, побрела к выходу. Сергей, забыв о наготе бросился следом.
— Зачем побежал? — властно окрикнул нойд. — Тебе наружу ходу нет!
В глазах шамана вспыхнуло черное пламя, окатив Шабанова сковавшим члены холодом.
«Вконец оборзел, лопарь занюханный!» — озлился Сергей. Он вскочил… точнее, попытался вскочить — ноги внезапно подкосились, юноша грузно упал на шкуры.
Нойд одобрительно покивал.
— Сиди тама, однако. Вечером к сейду пойдем, Каврая просить, чтобы тебя лечил.
Шабанов зло скрипнул зубами, но промолчал.
Любого северянина спроси — что такое сейды? Если хоть раз в сопки хаживал, сразу скажет — священные камни лопарские… а кто такой Каврай? И почему Агафья так шарахнулась?! Забытый божок? В двадцать первом веке другим идолам молятся — с электронной начинкой… Шабанов поморщился. Где они, эти идолы? И что с них толку?
Встать по-прежнему не удавалось — кое-какая сила таки у шамана была…
«Экстрасенс хренов…» — Сергей пожал плечами и неожиданно для себя зевнул — «Подумаешь… Ни моря вокруг, ни акул… можно и поспать, раз ночью не пришлось…»
Он закутался в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову, поворочался, устраиваясь поудобнее…
«К науке обращаться бесполезно, так может, у шамана что получится…» — подумалось напоследок.
Толчок в плечо вернул к действительности. Шабанов лениво потянулся…
«Сейчас открою глаза, а за окном — Мурманск… Главное — очень этого хотеть… Ну, открываю…»
Родной двухкомнатной квартирой и не пахло — все та же лопарская тупа,[8] низкий закопченый потолок и маячащая рядом хитрая рожа нойда по имени Сыйт.
— Проснулся? — не то спросил, не то констатировал нойд. — Хорошо. Вставай, к сейду пойдем.
На колени Сергею полетела длинная — до колен — шерстяная рубаха-юпа и яры — шитые из оленьией шкуры колготы. Рядом тяжело грюкнули просмоленые боты-тобурки. Нойд распахнул надсадно заскрипевшую дверь, кряхтя выбрался из тупы.
— Торопись, однако, — нетерпеливо бросил он со двора. — Луна уйдет, до следующей у меня жить будешь… Придется Агафье всю оставшуюся ворвань отдавать.
Торчать целый месяц в тесной лопарской хибаре Сергею не хотелось вовсе, и он послушно заторопился.
В трех шагах от тупы шамана дожидался большой грустноглазый олень. Быка донимали оводы — он вскидывал голову, чесал бока разлапистыми рогами. На оленьей спине вороньим гнездом приткнулось сплетенное из березовых прутьев вьючное седло. Неподалеку от избушки белела ягельная полянка, олень периодически тянулся в ту сторону, однако с места не сходил, словно привязанный невидимой веревкой.
— Кавраю подарок, — сообщил нойд, пристраивая на седле большую кожаную суму-кису. — Каврай подарки лю-юбит…
Шабанов так и не понял, что он имел в виду — оленя или содержимое кисы, но переспрашивать не стал — видно будет, не его — Серегу, — и ладно.
Шли долго. Прозрачная луна бесшумным привидением карабкалась по светло-голубому ночному небу. Выше и выше.
— Быстрее надо, однако, — буркнул недовольно Сыйт и прибавил шагу. Сергей старался не отставать. Получалось плохо — непривыкшие к лопарской обуви ноги покрылись волдырями, пятки горели, как ошпаренные. Последний час он шел, не замечая ничего вокруг, и потому едва не сбил с ног резко остановившегося нойда.
Сыйт даже не обернулся. Негромко бормоча, он поклонился гряде потрескавшихся, выветренных скал.
И где здесь Кавраев сейд? Сергей очумело прокрутил головой — ветер и время превратили скалы в череду сурово глядящих лиц.
— Сайво, — торжественно пояснил Сыйт, — праудедки наши. Отсюда и до Каврая два шага…
Сейд показался, стоило обойти скалы — стопа каменных плит, увенчанная похожим на человеческую голову валуном. На макушке валуна красовалась плоская гранитная шапка.
— Мало-мало не опоздали, однако, — заметил нойд, в очередной раз глянув на почти достигшую зенита луну.
В руках нойда появились кожаная фляга и вырезанная из березового капа плошка.
— Пей! — коротко и властно приказал шаман.
Сергей недоверчиво принюхался — от плескавшейся на дне чаши жидкости остро пахло травами и чем-то незнакомым.
— Небось мухоморов намешал? — подозрительно поинтересовался Шабанов.
— Что надо, то и намешал, — отрезал нойд. — Не хочешь к Агафье иди. Меньше мороки старому лопарю.
Остаться здесь навсегда?! Ну уж нет! Сергей обреченно вздохнул и поднес чашу к губам… В желудок обрушилась огненная волна, растеклась по вмиг онемевшему телу.
К Шабанову протянулась показавшаяся невероятно длинной рука, опустевшая чашка вновь исчезла в кисе.
