Мой возница довез меня до фуникулера, соединяющего город с Оберзальцбергом, который находится в пятистах метрах над Берхтесгаденом. Некоторое время, вплоть до нашего прибытия к элегантному фасаду резиденции, шел густой снег. Слуги моего хозяина ждали во дворе, готовые нас приветствовать, их руки и лица были прозрачными от холода, а снег, улегшийся на их плечи подобно эполетам, свидетельствовал о том, что они стояли там с самого начала снегопада.
Я знал, что если не считать Бергхоф, здесь находятся частные дома Геринга, Мартина Бормана и других нацистских лидеров, а серые цементные образования на вершине холма — это их бомбоубежища, принадлежащие им строения, их тайные укрытия. Людям обычно говорят, что наш хозяин ведет простую, непритязательную жизнь. Как же просто их обмануть! Я слышал, что его убежище называют «шале». Берхтесгаден же похож на шале не больше, чем на замок Дракулы. Впрочем, красный и золотой цвета доминируют не столько здесь, сколько на сборищах, где реют их бесконечные мрачные стяги — километры красного с черными печатями свастик.
Лакеи в ливреях с готовностью выступили вперед и забрали наш багаж. У меня не было при себе ничего, кроме маленького кожаного чемоданчика, и выпускать его из рук мне не хотелось, но есть такая вещь, как охрана. Мне сказали, что чемодан перенесут в мою комнату, но я был уверен: это произойдет только после тщательного осмотра его содержимого.
— Энтони Петтифер? — Я услышал, как назвали мое имя. В свете всего того, что мне было известно о гитлеровских перекличках, в этот момент у меня по коже прошел мороз. Я вступил в мраморное фойе, где меня поприветствовал строгий, остролицый джентльмен по имени герр Кеттнер. Каждого из нас поприветствовали по очереди и всех одинаково официально. По-английски здесь не говорили; допустить присутствие в этом месте людей других национальностей было невозможно.
— Фюрер сожалеет, что он не сможет быть на обеде сегодня вечером. Срочное дело требует его присутствия в Берлине. Мы надеемся, однако, что он вернется завтра.
Кеттнер сообщил, что он возглавляет хозяйственную службу, но у него были повадки матерого эсэсовца. Он проводил нас в главную гостиную. Нас было четверо: я сам, который, по идее, представлял «Таймс», американский магнат но имени Кейн, подвизавшийся в сфере недвижимости, пресс-атташе из Берлина по фамилии Швеннер и, конечно же, лучезарно прекрасная Вирджиния Пернан, с которой у нас некогда был роман.
— Вы, безусловно, понимаете, как высоко фюрер ценит удобство, — сказал Кеттнер. — Его удовлетворяет только самое лучшее.
Гостиная меня поразила. Она была не меньше шестидесяти футов в длину и сорока в ширину. В центре ее тянулся огромный дубовый стол, стоявший на обширном персидском ковре. На мягко подсвеченных стенах висели четыре гравюры Альбрехта Дюрера. Мне говорили, что комната, в которой Гитлер обычно принимал своих гостей, могла похвастаться несравненным видом на Альпы, и в ней имелся вольер для редких птиц, но во время нашего визита эту комнату нам не показали.
— В Берхтесгадене четырнадцать гостевых комнат, но на эти выходные приглашены только вы четверо, — сказал Кеттнер, и в голосе его прозвучало предостережение. — В каждой спальне есть индивидуальная ванная комната. Ужин будет подан ровно в восемь часов. — Он остановился под огромной лестницей и принял командную позу, как будто приготовился к фотосъемке в каком-нибудь берлинском журнале Nacktkultur.[9] Я почувствовал, как остальной персонал дружно затаил дыхание.
— И еще одно, — Кеттнер полез во внутренний карман мундира и вытащил оттуда несколько листков с отпечатанным на них текстом. — Это инструкция. Фюрер настаивает на том, чтобы его гости соблюдали ее все то время, что находятся под этой крышей. Он вручил по листочку каждому из нас. Я заглянул в свой и прочел следующее:
Инструкция для посетителей
1. Курение запрещено, особенно в спальных комнатах.
2. Запрещено разговаривать со слугами или передавать из резиденции слугам любые предметы или записки.
3. К Фюреру всегда надлежит обращаться именно так, и говорить о нем в третьем лице как о «Фюрере», никогда не употребляя слов «герр Гитлер» или любой иной титул.
4. Гостьям запрещено избыточно использовать косметику; ни в коем случае они не могут наносить лак на ногти.
5. Гости должны появиться в зале в пределах двух (2-х) минут после того, как прозвучит сигнальный колокол. Никто не может садиться за стол или покидать помещение до тех нор, пока Фюрер не сел или не вышел.
6. Когда Фюрер входит в помещение, никому не разрешается сидеть.
7. Гости должны удалиться в свои комнаты в 11 часов вечера, если только Фюрер специально не попросит их остаться.
8. Гости обязаны оставаться в настоящем крыле, и ни в каких случаях не могут входить в личные покои Фюрера, в помещения офисов, в место расположения офицеров СС или в бюро политической полиции.
9. Гостям решительно воспрещается обсуждать свой визит с посторонними. Распространение информации о личной жизни Фюрера будет караться строжайшим образом.
На листе было еще несколько правил и приложений подобного рода; прочтение всей инструкции в целом поставило передо мной один вопрос — как провести этот уикенд и остаться в живых. Дело в том, что я находился в резиденции под фальшивым предлогом. Мои документы были вполне настоящими, но в «Таймс» я уже не работал. На самом деле, они выпихнули меня оттуда с волчьим билетом, а произошло это из-за небольшого недопонимания по поводу перерасхода командировочных во время поездки в Ниццу. Я приехал увидеть Грету.
Впервые я встретил Грету Кель в отеле в Вене, еще до того как она отправилась работать горничной сюда, в Берхтесгаден. За то время, что я находился в Вене, мы достаточно хорошо узнали друг друга и стали любовниками. Ближе к концу месяца я предложил ей уехать со мной, но, подчиняясь велениям своей собственной судьбы, она отклонила мои притязания, приняв предложение о переводе в некую занимающуюся санитарией компанию в Баварии. В течение последующих недель ее лицо преследовало меня во сне. Я знал, что мы должны быть вместе, но мне было необходимо убедить ее в этом: так велело мне сердце. Однако письма мои, отправленные на адрес агентства в городе, возвращались нераспечатанными.
К счастью, моя журналистская выучка меня не подвела, и я нашел адрес ее родителей в Зальцбурге. Мистер Кель сообщил, что его дочь стала убежденной фашисткой и мечтала служить Фюреру, но его жена запретила ему делиться со мной деталями ее карьеры.
Дальше было уже просто — я пришел в агентство, подольстился к даме, управляющей офисом, намекнув, что хотел бы написать о ней статью, и вызнал, что Грета пошла работать в Резиденцию. У меня все еще хранился членский билет Союза журналистов (хотя членство и было аннулировано), и мне удалось добиться кое-какого содействия, хотя и не без некоего элемента шантажа в процессе, — в общем, все это кончилось тем, что я оказался в списке тех, кто ожидал приглашения в Берхтесгаден.
