Сколько раз, возвращаясь потом в отчий дом после странствий, усталый, с горечью в душе, я смотрел напряженно, чтобы увидеть сквозь пыльную завесу, никогда не улетающую с неба Бухары, высокий минарет, пристроившийся сбоку этой мечети. И сколько раз, увидев, как он медленно поднимается из-за горизонта, чтобы величественно предстать потом над всем городом, как страж, как надежда и утешение, думал: «Как бы там ни было, потери, разочарования, но вот он здесь, уже виден… родина…».
Господи, молю тебя…
Закрой ворота города…
Не дай коням понюхать след…
Спаси душу мою от леденящего взгляда Чингисхана…
Господи. Господи…
..А дальше снова кругом лежала пустыня, та пустыня, которую забываешь, прощаясь с ней, но сразу же снова попадаешь в ее плен, едва ступишь на песок, — ребра на песке — извилины ее памяти…
Знал Тарази, что путь его лежит через деревню, где, по рассказам Бессаза, на холме был прикован неизвестный.
Так вот, в деревне Тарази был встречен новым старостой — молодым, полным дерзких надежд, поставившим себе целью еще в этом поколении обратить мушриков в ислам. Рассказал он за чаем, что имама, у которого жил Бессаз, уже нет на свете. И умер, бедняга, не собственной смертью, дожив до благородной старости и с сознанием выполненного долга.
Ведь он так надеялся, что после осуждения Бессазом прикованного бога мушриков прихожане задумаются о смысле жизни и, страдая и радуясь, придут наконец к истинной вере.
Все поначалу шло как будто к этому, но то ли дьявол снова вмешался, то ли не выдержали мушрики глубокого внутреннего переживания, постигая аллаха, словом, в старый свой праздник селяне снова зажгли костры и так усердно молились огню и ансабам, что староста, глядя на их страстные лица, понял, что ничего не добился… Три дня он не вставал с постели, страдая, одинокий. И ему, как и Бессазу, тогда-то стало казаться, что прикованный по ночам спускается со скалы и стоит возле его окна, позванивая цепями… В беспокойстве он поднялся даже на холм — и долго смотрел на прикованного, и что-то шептал, будто разговаривал с ним.
А потом мушрики услышали душераздирающий крик старика… А когда выбежали из своих соляных мешков — поняли, что старик в момент сильного переживания бросился с холма вниз головой… Словом, кончил свои дни, как и предсказывал Бессаз, шахидом.
…В своих странствиях Тарази проехал и мимо того места, где был знакомый город. Господин Песок покрыл его, да так тщательно, словно города этого никогда и не было под луной.
Несколько черепах выползли из ямы, отправляясь на ловлю змей. И увидел Тарази, что идут они за знакомой черепахой, которая была их вожаком.
Тарази спрыгнул с лошади и легко поймал ее за лапу. Она покорно легла, и позволила осмотреть себя, и не льстила уже, не закатывала от удивления глаза, и Тарази понял, что черепахи научили ее нормальным, звериным повадкам. В конце концов, сбежавшая и от своих новых хозяев, она освободилась от всего человеческого, не чувствовала боли, не знала хитрости, лести, вернее, знала все это в ином, черепашьем качестве…
«Сколько же ей теперь? — подумал Тарази, но не стал считать перламутровые кольца на ее лапе, чтобы определить возраст. — Двадцать семь… и еще на тридцать лет состарили ее опыты… и три или четыре года, как она живет среди своих сородичей… Срок достаточный, чтобы человек благополучно кончил свой век… Но для черепахи — шестьдесят — золотая середина… Ей еще долго жить…»
Возможно, это и успокоило Тарази, показалось ему оправданием. Он наклонился и осторожно снял с ее шеи голубой лоскуток — все, что осталось от фрака, с таким старанием сшитого для нее Абитаем.
Может получиться так, что она случайно повернет морду — и в нос ей ударит запах одежды, которую она когда-то носила… Смутное беспокойство охватит тогда черепаху, и она поднимет морду, чтобы глянуть на звезды и понять, откуда эта тоска… извечная тоска всех ее сородичей по человеческому?..
Споры вокруг местонахождения этого средневекового города не утихают в научном мире и по сей день. Автор «Черепахи Тарази», правда с некоторыми оговорками, присоединяется к мнению д-ра Туя-Казакова, считающего, что раскопки следует вести где-то между Илийской выпуклостью и Аральской впадиной — Примеч. автора
Сафар — февраль
Иса — библейский Иисус Христос
Мавлоно — учитель, почтительное обращение к ученому человеку
Армон — не достигший цели, неудовлетворенный (тюрк)
Тестудология — производное от латинского testudines — черепаха — наука, занимавшая промежуточное положение между биологией и зоологией. — Примеч. автора
Муз-тепе соляной холм
Ташбаккол — лавочник, мелкий торговец
Ташбокка — черепаха, производное от: ташбаккол
Автор использовал здесь мотивы восточной притчи о превращении плутоватого торговца в черепаху. — Примеч. автора
Ашрам — храм, обитель
Сипахсалар — высший воинский чин
Катиб — писец, секретарь (араб.)
Ахмед Ясави — тюркский поэт-мистик
Кафир — неверный, немусульманин
Танасух — переселение душ, превращение (араб.)
Мазхаб — школа мусульманского права
Дар аль-харб — место, населенное немусульманами (араб.)
Имам-даи — священник-миссионер
Ансаб — идол, кумир
Мушрик — многобожник, идолопоклонник (араб.)
Истиска — молитва о дожде (араб.)
Завия — монастырь (араб.)
Франгиец француз
«Барса-кельмес» буквально: пойдешь и не вернешься (тюрк.)
