Ознакомительная версия.
— Пробками?
— Боеприпасами малозаметного поражения. Это…
— Я видел, — сказал Грым.
— Малозаметное оно малозаметное, а попадешь в глаз или щеку, морда лопнет, испортишь дорогой кадр. Кто потом с тобой работать будет? Но главный кошмар — разбить камеру. Поэтому все жрут М-витамины или сидят на уколах, но никто не признается. Врачи, конечно, глаза закрывают, потому что знают — иначе никак. И в пятьдесят лет ты уже развалина…
Дамилола погрустнел.
— Но ведь битва максимум раз в год бывает, — сказал Грым. — Что же вы остальное время делаете?
— А новости? А бомбежки? Каждый день над Оркландом.
— Над рынком?
— И над рынком тоже, и над всеми помойками. Там стрелять почти не надо, но стрелять как раз легче, чем снимать. А тут надо правильные выражения лиц находить, правильную одежду, правильную разруху — этому всему только с годами учишься. Даже над помойкой надо правильно пролететь. Надо чувствовать, что в кадр поставят, а что нет. Не просто старуху с миской гнилой капусты снять, а чтобы в кадре котеночек рыжий мяукнул… Все на инстинкте. И у пилота, и у старших сомелье.
— А есть какие-то правила?
— На вербальном уровне в информационном бизнесе никаких правил не существует. Но один шаг вправо или влево, и тебя уже нет в эфире. Поставят другого, который правильное настроение даст. Поэтому все свободное время надо у маниту сидеть. Смотреть, куда тренды заворачивают. А оркская шпана в последнее время совсем обнаглела — стреляют из пращ по камере. Гайками. Разобьют объектив, будешь потом на гарантии доказывать, что не сам угробил…
— Скажите, — спросил Грым, — а правда, любая камера может кого угодно убить, и никто про это не узнает?
— Нет. Исключено. Даже закон есть — когда срабатывает оружейная часть, ведется контрольная съемка…
Дамилола немного подумал и сделал кислую гримасу.
— Но бывают, наверно, и спецоперации, — продолжал он. — Так что все возможно… Главное, чтобы никто этого не снял на другую камеру.
Разговор о работе определенно вводил Дамилолу в мрачное настроение — у него начинали немного подрагивать руки.
Кая спросила:
— Скажи, Грым, а каково это — быть орком?
— Дамилола лучше знает, — буркнул Грым.
Дамилола захохотал и хлопнул себя ладонью по ляжке, словно Грым сказал самую смешную вещь, какую он только слышал в жизни. Похоже, настроение у него улучшилось.
Вдруг прямо в воздухе перед столом зажегся экран — такой же, как в комнате счастья, только в несколько раз больше. Грым заметил в руках Каи маленькую черную коробочку, и догадался, что маниту в доме Дамилолы можно зажечь не только в уборной, но и в любом другом месте.
Дамилола покраснел от неловкости.
— Зачем ты эту дрянь включила?
Кая улыбнулась.
— Сейчас Грыма будут показывать.
— В новостях? — удивился Дамилола. — Про Трыга уже было.
— Нет, — сказала Кая. — Это только про него одного.
— Про меня? — изумился Грым, — Откуда ты знаешь?
— Был анонс. Ты прочтешь свое стихотворение в развлекательном блоке.
— А, — сказал Дамилола. — В развлекательном. Понятно.
— Я? Стихотворение? Но я не снимался для вашего развлекательного блока!
Дамилола опять развеселился. На этот раз на его глазах даже выступили слезы.
— Грым, — сказал он, — ты такой смешной. Это ведь не снаф и не новости. В развлекательном блоке показывать можно что угодно. Ну зачем ты им нужен для съемки? Ты, извини, можешь только помешать!
В пустоте перед столом возникла женщина-диктор в майке из черных перьев. Она казалась такой реальной, что ее вполне можно было усадить за стол. Но ее рот шевелился беззвучно — судя по всему, в доме Дамилолы так было принято.
— Что она говорит? — не выдержал Грым.
— Напоминает, что к нам перебежал юный оркский воин, который не выдержал мучений и выбрал свободу, — ответила Кая.
— Откуда ты знаешь? — удивился Грым.
— Читаю по губам, — сказала Кая. — Теперь говорит, что ты с малых лет был подвалыциком и нетерпилой. Работал в правозащитной журналистике…
Грым не выдержал и истерически засмеялся.
— Правозащитная журналистика, — сказал он. — Надо же, вот придумали.
— Преследовался властями, — продолжала Кая, — в настоящее время находится на Бизантиуме и имеет статус гостя. Грым инн 1 350500148410 — не только нетерпила, но и талантливый оркский поэт…
— Поэт? — смутился Грым. — Но я не писал… Вернее, только пробовал… У меня плохо получается. Одни наброски, и то на карантине отобрали.
— Со стихами тебе тоже помогут, — хохотнул Дамилола. — Закончат на доводчике. Привыкай к цивилизации, Грым.
— Его стихи, — продолжала Кая сурдоперевод, — грубые, резкие и правдивые, выражают типичное настроение современного орка… Включим звук?
Дамилола кивнул, а в следующую секунду дикторша исчезла, и перед столом появился сам Грым.
Грым даже не понял сначала, что это он.
Перед ним стоял мрачно-величественный черный воин, опоясанный мечом. Его плащ был похож на форму высокопоставленного правозащитника — на рукаве блестела золотая спастика с тремя косыми перекладинами, указывающими на генеральский ранг. Изогнутый меч в черных ножнах и лакированный шлем с дырчатым забралом были, несомненно, очень красивыми и дорогими, но совсем не оркскими — Грым не видел таких ни в одном снафе.
— Песнь орка перед битвой! — провозгласил воин, снял шлем и бросил его в сторону.
Грым увидел собственное лицо. Прическа двойника оказалась странной — смазанные гелем волосы были приведены в трудноописуемую форму, напоминавшую то ли колеблемое ветром пламя свечи, то ли раздавленную луковицу. Может быть, волосы действительно пришли бы в такой вид, если бы он целую ночь скакал, не снимая шлема.
Двойник выхватил меч и, драматически повышая голос с каждым четверостишием, принялся декламировать:
— Когда прокуратор с проколотой мочкой
Завел мотоцикл, чтобы ехать в район,
Мы встретились взглядом над ржавою бочкой
Со словом «песок» (это было вранье).
Левей, в колее от колес самосвала,
Лежала большая как спутник свинья.
Спасло только то, что братки еще спали
На ватниках, сене и кучах белья.
Я знал — несмотря на все признаки расы,
на оркские лица и запах от ног,
В душе здесь практически все пидарасы,
и каждый из них написал бы «песок».
Но разве я лучше? Я тоже послушный,
Я тоже смотрю мировое кино,
И наши услужливо-робкие души
разнятся лишь тем, что мычат перед «но».
Я вылез в окно. Надо мной было небо,
Под небом забор, за забором овраг,
И все это было настолько нелепо,
Что все стало ясно, хоть было и так.
Ебать эту оркскую родину в сраку,
Ползущий с говном в никуда самосвал.
Здесь били меня с малых лет как собаку,
И прав человека никто не давал.
Пускай оно все накрывается медным
котлом или тазом — на выбор врагу.
Ебал я кровавить для вас документы,
Оружие брошу, а сам убегу!
Неприличные слова, которые воин уже практически орал, заглушило биканье.
Ознакомительная версия.
