— Меня подставили, — еще сильнее заторопился Петро. — Я…
— Ты не врешь, — отстраненно выдал старик. — Почти. Вот только эти руны.
Старик кивнул на странные рисунки, которые змеились прямо по земле, образовывая круг и разлетаясь неровными протуберанцами.
— Это сильно. Очень сильно. Это может убить или сковать. Кто ты такой, чтобы тебя удерживали таким заклинанием?
— Я… — Петро споткнулся, впервые в жизни не зная, что ответить на этот вопрос.
Хотелось отвязаться от проклятого дерева, кинуться старику в ноги и плакать: «Я никто. Никто».
— Я простой дохлый парень из захолустья, — проныл Петро.
— Еще скажи, что кристально честный, — поддел Батя.
— Ну, знаешь, — вздыбился Петро. — Ты еще скажи, что у вас тут в лесу своя пекарня, пасека и вы хлеб с медом бездомным на халяву раздаете.
Старик фыркнул, как довольная лошадь, и кивнул своим людям.
— Снимите его.
Веревка заскрипела в последний раз и лопнула с сухим треском. Петро приготовился падать головой об землю, но не успел даже испугаться. Снизу подхватили сильные руки. Перевернули, поставили, и он впервые за последние дни увидел мир не так, как его видит муха сидящая на потолке, а так, как его привыкли созерцать прямоходящие.
Через минуту ослабли путы. Сначала на ногах, затем на руках. Петро сделал шаг, пошатнулся, стараясь держать равновесие. Это оказалось сложнее, чем думал.
Старший упырь следил за ним, как старый дед, наблюдающий за первыми шагами своего внука.
— Ну, теперь поговорим, — тоном, не терпящим возражений, произнес он.
— Поговорим, — согласился Петро, совсем по-человечески потирая запястья. Немоты он, разумеется, не чувствовал, а вот следы от веревки остались. — Ты ведь здесь не просто так по лесу гуляешь, брат.
— А тебе что за дело, брат? — старик сделал акцент на последнем слове, но Петро, казалось, не заметил.
— Хочу предложить тебе дельце.
Старик крякнул.
— Шустер. Еще не разобрались, что за гусь, а он уже братается и дела предлагает. С чего ты взял, что мне оно интересно?
Петро оглядел братву. Эти ребята здесь явно не охотничьим промыслом живут. И на тех, кто торгует пирожками на пристани в Лупа-нопа, они тоже не похожи.
— Я думаю, караван на пятнадцать тяжело груженных повозок, идущий вглубь острова наименее оживленными дорогами с минимальной охраной, будет тебе интересен.
На этот раз уже старик долго и пронзительно смотрел на Петро.
— Откуда мне знать, что ты не врешь?
— Я не вру, — не отводя взгляда, ответил упырь.
Старик снова фыркнул.
— Допустим. Чего ты хочешь себе?
— Рядом с караваном должны быть те, кто меня здесь повесил и ограбил. Я не хочу ничего, только вернуть свое и поквитаться.
Батя сощурился. Лицо старого упыря перекосилось в понимающей ухмылке.
— Добро. Веди. Но если охраны будет больше или еще какие-то фокусы… Ты пожалеешь, что со мной связался.
Петро кивнул. На сердце было легче легкого. Он давно уже не был столь искренним, как сейчас.
Дорога обратно, вопреки ожиданиям, оказалась значительно спокойнее, чем путешествие по брошенным рельсам. Хоть и шла через лес, в котором, по слухам, кто только не дебоширил.
Как показала практика, не дебоширил тут никто. Во всяком случае, за пять дней они никого не встретили. Лес хоть и был запущен, нуждался во внимании лесника, но оказался вполне приветливым.
Винни старался проникнуться этой приветливостью и просто идти вперед, радуясь солнечным лучам и птичьему гомону. Думать не хотелось. Ни о чем. Любая попытка размышлять вводила в уныние.
Мысли о собственной судьбе сводились к тому, что он молодой мертвый неудачник, а ведь мог бы доучиться и мирно работать в министерстве жизнеобеспечения Витано. В этом месте, если не раньше, мысли перескакивали на судьбу родного города, и тут уж становилось вовсе не до веселья. Чему радоваться, если и город со всеми своими гражданами, и Гильдия с наивными магами — всего лишь марионетки в руках Совета. И откуда у Совета такая власть? И главное, зачем все это Совету?
На этом месте Винни обычно чувствовал, что мысли путаются, а мозги не справляются с попыткой осознать замысел мироустроителей. Тогда он ругался на себя и снова пытался отключиться, радоваться букашкам и зеленой листве. Вот только мысли так или иначе все время возвращались обратно.
— Они уже близко.
Деррек поднялся на ноги. Отряхнул колено.
— Следы свежие. К вечеру догоним, если поторопимся.
— Поторопимся, — проворчал Мессер. — Если не поторопимся, упустим. До болот всего ничего осталось.
Надо поднажать. Вот только сил уже нет. Винни молча шагал вперед, сохраняя выбранную скорость. Вот он, выбор. Либо напрягаться и бежать куда-то неизвестно зачем, надеясь лишь на возможность. Не на результат, а на возможность еще напрячься, чтобы возможно добиться какого-то результата. А можно дать себе поблажку. Расслабиться. И потом всю жизнь кусать локти. Хотя когда силы на пределе, порой хочется плюнуть на все призрачные возможности и дать себе эту поблажку. Возможность отдохнуть, взять передышку, расслабиться.
Если подумать, то так всю жизнь. Можно ведь вырваться из Витано, напрячься и стать следопытом. А можно дать себе поблажку, потом еще одну. Потом давать себе поблажки всю жизнь. И сидеть до старости в министерстве жизнеобеспечения.
А разве в этом есть что-то плохое? Он ведь этого и хотел. Только выбора ему никто не дал.
«Врешь ты все», — одернул себя Винни.
И в самом деле, в этом тоже была ложь. Не ложь даже, а еще одна поблажка, которую хотел себе позволить. Выбор был. Был выбор: пойти домой и засесть за учебники или — погулять по крышам и завалиться на гульбище к сыну советника. Был выбор: пить или — не пить. Был выбор: бравировать спьяну или — тихо пойти домой. Был выбор: спорить с Санти или — быть умнее и отказаться от спора. Был выбор, на худой конец, не спорить и не поддаваться на провокации избалованного именинника, а просто в ухо ему дать.
Выбор был. И Винни каждый раз сам принимал решение. Или позволял принять его за себя. Что тоже было его выбором. Выбор есть всегда, другое дело, не всегда он делается верно. А вот чувствовать, что сделал что-то не так, никому не приятно. И тысячи людей, делая выбор, начинают перекладывать ответственность за него на чужие плечи. Оправдывать себя. Делать себе поблажки. Так из маленьких неправд и самообманов складывается одна большая ложь. Может быть, так и закладывается система?
Винни снова тряхнул головой. Не думать. Не думать больше об этом. Лучше уж вовсе ни о чем не думать.
