- Это повлияло на мои представления о личной жизни. Я был новым родителем, когда писал "Time Reborn". Отцовство, безусловно, приводит к множеству размышлений о времени и жизни, о вашей собственной смертности, а также о чуде жизни. Если думать об этих вещах одновременно с размышлениями о том, является ли время реальным или иллюзией, есть ли что-то постоянное или постоянное в мире или все ли меняется, то эти вещи, естественно, влияют друг на друга.
Я шуму внимал в шезлонге, в саду,
И думал - слова навлекают беду.
И как же разумно - порядок вещей
Скрывать от птичек и овощей.
Вдали некрещеный щегол пролетел,
Щеголий псалом, пролетая, пропел.
Цветок, шелестя, искал себе пару.
Если найдется, то спариться впору.
Из них никто не способен на ложь,
Никто не изведал предсмертную дрожь,
И, осознав перед Временем долг,
Ритмом и рифмой сквитаться не смог.
Пусть речь останется тем, кто их выше,
Кто по точному слову томится. Мы же,
Рыдая, смеясь, шумим снова и снова -
Слова лишь для тех, кто держит слово.
Пусть речь останется тем, кто их выше,
Кто по точному слову томится. Мы же,
Рыдая, смеясь, шумим снова и снова -
Слова лишь для тех, кто держит слово.
Еще до первых прыщей
Я почувствовал: лес и вереск
Святы, а люди грешны.
И потому снизу вверх
На Томаса, Гарди и Фроста
Взирал, начав рифмовать.
Любовь опровергла все,
Ведь кто-то стал мне дорог,
Тут помогли Йейтс и Грейвс.
Но экономика вдруг
без объявления рухнула,
и меня наставлял Брехт.
Гитлер и Сталин потом
меня ужаснули, заставив
вспомнить о Боге всерьез.
Как я их зло распознал?
Кьеркегор, Уильямс и Льюис
к вере вернули меня.
Смягчившись теперь, в летах
я дома, щедра здесь природа
и снова меня влечет.
Кто мне наставник сейчас?
Гораций творцов всех искусней,
в Тиволи неживших плоть.
Гёте, ценитель камней,
с догадкой своей, что Науку
сбил с панталыку Ньютон.
Нежно я помню вас всех,
без вас даже плохонькой строчки
я бы сложить не смог.
Все - переводят, художник вводит
В мир, где будет разрыв и любовь,
Роясь в себе, сочинитель находит
Образы, что причиняют боль,
От Жизни к Искусству идя, кропотливо
Надеясь на нас, что скроем разлад.
Ноты твои - вот хитрое диво,
Песни твои - вот истинный клад.
Пролей свою суть, о, восторг, наводненьем,
Колена склони и хребты заодно
В наш мир тишины, покоренный сомненьем.
Ты одна, ты одна, о, надмирная песнь
Не в силах сказать, что мы попросту плесень,
И прощенье свое пролить, как вино.
Сегодня я спросил у тишины:
"Как рассказать звучание струны?
Как написать, чтоб расцвела строка,
Чтоб пахла снегом, словно облака?.."
На мой вопрос - учтива и скромна -
Улыбкой отвечала тишина.
Иссохнув весь, пересекаю я
Пустынные барханы бытия.
Но вера в глубине живучих глаз
Колючкою в сознание впилась,
Что приведут к журчанию воды
Прошедших лет сыпучие следы.
Порой мы сами будем виноваты,
Порой никто ни в чем не виноват...
Не в этом суть. Нам суждены утраты
И потому не избежать утрат.
И, может быть, не избежать уродства,
Которое намерено всерьез
Сломать, унизить, довести до скотства
И затоптать достоинство в навоз.
И сил порою, может быть, не хватит...
Но сколько ни случись тяжелых дней,
Покуда живы будем, не утратим
Великой человечности своей!
Готовься! Время подошло.
И море встало перед нами.
Бери тяжелое весло -
И в бой с холодными волнами!
Не отступай, когда во тьме
Твое весло трещит и гнется,
Когда в бурлящей кутерьме
Оно о скалы разобьется.
Когда разломана корма
И нет опоры под ногами,
И ты почти сошел с ума,
Сражаясь голыми руками...
Пускай до суши далеко -
Остановиться - мало чести.
Сияет между облаков
Твое высокое созвездье.
Тебе дана такая власть
Под этим вечным небосводом...
Ты видишь, буря улеглась,
Теперь иди, вперед, по водам!
Ну, поднимайся! Распрямись!
Теперь иди! Еще немного!...
Прошу тебя, не усомнись!
Не усомнись же, ради Бога!
Однажды ночью иль под вечер
Когда стояла духота,
Он вышел вдруг на эту встречу
С Ларошфуко - своим тем я.
Второй был тоже не в новинку
Такой же плут, подлец, бретер.
И может, даже ахавинку
Он смог бы затереть в шиньон.
Когда бы было что похуже
