— Папа?
— Извини, если я тебя разбудил. Ты можешь спуститься ко мне в бар?
Смысла прятаться не было. Если я не пойду, они вполне могут подняться сюда и снова сунуть мне в нос пропитанное снотворным полотенце или выкинуть еще что-нибудь в этом роде.
— Дай мне пять минут.
— Не торопись, — разрешил он.
Я слегка потряс Холли и повернул ее так, чтобы видеть ее лицо.
— Холли?
Она с трудом подняла веки.
— Что?
— Отец попросил меня спуститься в бар. Похоже, ему нужно поговорить со мной.
Она перевернулась на другой бок и натянула одеяло до подбородка:
— Конечно.
— Я недолго. — Я убрал волосы с ее лица и поцеловал в щеку. — Я тебя люблю.
Она прикоснулась к моему лицу:
— Я тоже.
Я быстро оделся и проверил, со мной ли пистолет Фримана.
Когда я вошел в бар, там никого не было. Только отец, который что-то говорил мужчине за стойкой, а тот смеялся в ответ.
— Ты один? — удивился я.
Он повернулся к бармену:
— Мы возьмем напитки в отдельный кабинет, если можно.
— Без проблем.
Пройдя через пустой зал за отцом, я опустился на диван. Он поставил передо мной бокал с пивом, и по его лицу я понял, что он уже успел немного выпить. Очень нетипично для агента на задании.
— Я один, — сказал он. — Фриман и Мелвин… заняты.
— Понятно, — медленно произнес я.
— Мелвин пересказал мне ваш разговор. Джексон, послушай, я уже несколько часов размышляю над этим — тебе не следует выбирать для себя такую жизнь только потому, что ты не видишь другого выхода.
— А в две тысячи седьмом году ты сам был готов учить меня, — заметил я.
Он допил пиво и покачал головой:
— Не знаю. Может быть, я считал, что под нашим наблюдением ты будешь в большей безопасности или что тебе по каким-то причинам необходимо научиться.
— А сейчас?
— Я не уверен, что ты осознаешь, на какие жертвы придется пойти, посвятив свою жизнь работе, о которой ты не сможешь никому рассказать. Даже своим собственным детям.
На несколько секунд отец полностью завладел моим вниманием. Он так смотрел на меня, что мне хотелось верить каждому его слову и сказать о моей любви, но я не был на сто процентов уверен, что он снова не играет со мной.
— Я не могу помочь тем, кому не доверяю. Я не хочу, чтобы меня обманывали или мной манипулировали.
Он откинулся на спинку сиденья и глубоко вздохнул:
— Мы всего лишь пытались защитить тебя. Конечно, на тебя сразу слишком много всего свалилось.
— Я понимаю. Но сейчас мне хотелось бы, чтобы ты мне все рассказал. И не важно, насколько это тяжело: убийства и все такое прочее. — На меня тут же нахлынули ужасные воспоминания о том, как шеф Маршалл приказал отцу убить Харольда. — Как часто тебе приходится… убивать людей и идти по жизни дальше, не чувствуя за собой вины? Ты все время действуешь по приказу? Даже играешь роль отца? Я ведь был твоим заданием, верно?
Я ожидал, что отец разозлится не меньше, чем я. Но он лишь кивнул и посмотрел на свои руки, прежде чем снова встретился со мной взглядом.
— Я хочу, чтобы ты кое-что увидел. Кое-что в прошлом. Тебе нужно лить смотреть, ничего больше, и тогда ты получишь ответы на многие вопросы. Нужен лишь неполный прыжок. Тот, который не влияет на ход событий.
— Я так понимаю, Адам рассказал тебе про неполные прыжки? — спросил я, и отец кивнул. — Куда мне нужно попасть? В какой день?
— Второе октября девяносто второго года. Около трех часов дня, — ответил он.
— Так далеко я еще никогда не прыгал. Мне потом будет плохо. По-настоящему. И я не знаю, как долго смогу там оставаться.
— Понимаю. Решай, хочешь попробовать или нет.
Его лицо выражало искреннее горе и усталость. Ничего не осталось от того деятельного энергичного мужчины, каким он был в две тысячи седьмом, таким же, как Маршалл и Мелвин, когда я рассказывал им о своих прыжках в прошлое и о будущем. Отец достал из кармана ручку и, нарисовав небольшую схему Центрального парка, обвел на ней старую детскую площадку. Потом он протянул мне устройство, похожее на МР3-плеер, — я знал, что оно передает звук на расстоянии. Дженни Стюарт показывала мне похожий прибор, когда я писал для нее работу на испанском в качестве взятки за рассказанные мне секреты.
Я закрыл глаза, и теплый зал вокруг меня постепенно погрузился в темноту.
Пятница, 2 октября 1992 года,
15 часов 00 минут
Я стоял в центре бейсбольного поля недалеко от дерева, с которого упаду и сломаю руку через четыре года. Отсюда я мог видеть одну из детских площадок, на которой, насколько я помнил, проводил в детстве много времени с отцом или с одной из нянь, которые периодически менялись.
Я подошел поближе и увидел мужчину, похожего по комплекции на отца, который качал на качелях девочку в ярко-розовом свитере. Маленький мальчик с каштановыми волосами пытался взобраться по горке вверх, а женщина с такими же волосами, только чуть светлее, подталкивала его сзади каждый раз, когда он соскальзывал вниз.
В этот день нам с Кортни было по два года. Это, скорее всего, мы. Я сел на стол для пикника, включил маленький прибор, который дал мне отец, и надел наушники.
Мужчина, который качал Кортни на качелях, был похож на моего отца. Но он выглядел очень молодо, ему нельзя было дать больше двадцати четырех — двадцати пяти лет. Схема парка лежала у меня в заднем кармане. Я достал ее, развернул и положил на стол — так, чтобы казалось, будто я занят чтением.
Отец снял рыжеволосую малышку с качелей и отнес ее в песочницу. Потом женщина взяла на руки маленького Джексона и присоединилась к отцу с Кортни. Мне было так необычно видеть, как я, еще в подгузниках, хожу по площадке и пытаюсь, подражая Человеку-пауку, взобраться по крутой горке.
Отец сидел на краю песочницы, а Кортни у его ног. Я слышал, как она что-то напевала. Сначала ее голос звучал неразборчиво, но потом я понял причину, — она пыталась петь на французском и одновременно засовывала в рот совок, испачканный в песке.
Женщина тоже запела, и ее голос показался мне знакомым. Или, может быть, мне хотелось верить, что я помню этот приятный голос. Должно быть, это наша постоянная или приходящая няня. Она выглядела настолько молодо, что могла бы быть студенткой колледжа и работать у отца, и учиться одновременно.
Женщина села на скамейку у песочницы. Маленький Джексон запрыгнул внутрь и принялся скакать по песку.
— Дать тебе ведерко? — спросил отец у Кортни.
Она кивнула — ее маленькие, торчащие в стороны хвостики задрожали — и продолжила петь. Отец поставил напротив Кортни голубое ведерко и, оглянувшись на женщину, улыбнулся. Его взгляд о многом говорил — так не смотрят на приходящую помощницу или тайного агента-напарника.
