Гексенмейстер остался один, если не считать компаньонами сотни оплетавших его длинных тел, оснащенных ядовитыми зубами. Как просто упустить, отпустить сознание. Дать ему уснуть в холодном снегу, позволить отравиться ядом; не быть. Бывают кошмары, выход из которых через «не быть» представляется желанным, и это был именно такой кошмар. «Кажется, я устал, – скользнула предательским аспидом холодная черная мысль. – Во мне слишком много яда, и дело не в том, что не осталось крови. Не осталось воли».
В рукаве его не оставалось ни одного козыря. Ни убийственной музыки, ни возможности дотянуться до клинка, ни… ни одного светлого пятна, из которого можно было бы зачерпнуть силы, сознание.
«Похоже, инсургенты меня ничему не научили», – подумал гексенмейстер последнюю мысль и – перестал.
– Ты хотел видеть нас?
– Выходит, хотел.
– Что ж, вот и мы. Ты должен был погибнуть на равнине. На то и был расчет – послать тебя по неверному пути на верную смерть. Но тебя помнят, тебе верят и тебя ждут. Тень, этот прилепившийся к твоим стопам никогда не существовавший Всадник, спас тебя, как спасает символ веры.
– Ни спасать, ни ждать меня некому.
– Все, кто были с тобой, никуда не делись. Просто ты настолько привык все делать сам, что так и не научился оглядываться по сторонам. Но все созданное возвращается к своему создателю, всадник.
– Это не пугает меня.
– Почему?
– Потому что у меня есть разум, а все вы – лишь его кривое разбитое зеркало, его опиумный сон.
– Даже если так, чем это поможет тебе?
– Тем, что любой сон когда-нибудь кончается; кончится и этот.
– Смерть – тоже сон, но смерть не кончается.
– Для умершего. Но чужая смерть кончается для тех, кто продолжается. А я чужой для смерти: уже умирал, но вернулся живым.
– Из этого сна ты выйдешь мертвым.
– Выйду, это важнее всего.
– Зачем ты пришел? Чтобы заснуть с безжизненными? Ведь все уже случилось много лет назад. Территории разграничены, договоры заключены.
– Сроки договоров истекают. И теперь пора уничтожить все это: мир, дошедший до абсурда, змеиную болезнь и наездников, сундуки с кошмаром, похищенных детей, ночной террор. Зло не разграничивают по участкам, как дачный поселок. Оно стекается в одну территорию зла, образует ледяное озеро на дне ада.
– Ты пришел уничтожить то, что знаешь, а не завоевать новое. Но это не меняет дела.
– Здесь есть что еще завоевывать?
– Теперь ты уже этого не узнаешь. И да, этот мир исчерпал себя – он слишком давно паразитирует на теле, которое ему не принадлежит. Ведь и до Ордена ты бывал здесь – в других обличьях, в других телах, под другими именами. Неужели ты не помнишь их? Неужели не знаешь правду о Заточении?
– Не было никаких прошлых жизней: все это грошовый мистицизм.
– Тогда следует оставить тебя здесь… Лучше осведомленный враг, чем нечаянный друг.
– Друг? You wish[133]. Кто такие «вы»?
– Для человека, вплетенного в клубок змей и подвешенного во тьме, ты слишком уверенно торгуешься. Скоро в тебе не останется крови – будет один яд.
– Тем хуже для всех.
– Ты пришел сюда за мальчишкой? Хотел занять его место? Зачем он тебе?
– Не люблю, когда похищают детей.
– Чужих?
– Своих у меня нет.
– Or so you prefer to think[134]. Ты не умираешь. Какие еще перья у тебя под чешуей?
– Scar tissue, which is invincible.
– But inside is a mortal man doomed to die.
– You wish[135].
Они построили корабли и отправились в путь. Они откуда-то знали, куда плыть, – как будто их кто-то позвал. Давно забывшие воду, ничего не понимавшие ни в мореплавании, ни в кораблях, ни в течениях и розе ветров, Дети эфестов, словно изогнутая ветка в руке лозохода, устремлялись туда, где находился их враг. Враг был здесь. Не в том чужом простом мире, где пытался найти и уничтожить его Раки Однажды Убитый, и не на вымершем материке, где дееспособными оставались только они – Дети эфестов. Он был в Рэтлскаре, на своем острове. Он мог быть только там. Месть направляла их, гнев надувал их паруса. Они должны были его уничтожить, и они уже были близко.
Пока магистр мерил небытие в адском заточении, корабли Детей подошли к острову. Город замер, как замирает лягушка перед змеей. Никто из жителей Рэтлскара не помнил подобных кораблей, никто не видел их с самого времени основания, а основание осталось далеко и давно, в летописях. Что значат такие большие суда? Кто эти пришельцы? Зачем им эта морская осада?
Шесть фрегатов стояли на некотором отдалении от острова веером, как будто нацелив острые носы на крепость, и люди, несколько дней назад обещавшие новому военачальнику при необходимости «пойти за войной», с ужасом гадали, не настало ли это время.
Тогда с флагмана, на борту которого вместо названия красовалась гордая эфестская единица (в отличие от памятной экспедиции Орранта, эфесты на сей раз выстроили корабли не из романтических первооткрывательских соображений, а лишь из необходимости настичь Врага), спустились две широкие лодки с низкой осадкой. К разрушенной пристани – той самой, куда иногда приходила «Волна», – пристала делегация из двух детей эфестов и двух их голубоватых лошадей. Бок о бок всадники подъехали к закрытым воротам и, постояв перед угрюмо молчащими стенами, по случаю вторжения не приросшими ни лучниками, ни какой-либо еще стражей, наконец без лишних слов подняли на копьях древний, но всем хорошо известный знак – вымпелы с «Темной стрелой», той самой, под которой был основан Рэтлскар и отброшены Змеиные наездники. Военное поселение не могло не открыть ворота этому вымпелу.
И Дети вошли в город. В безмолвии и многолюдье их лошади процокали по стеклянным полусферам, безошибочно определив направление на дворец. Делегацию без промедления препроводили к Ораху и Ицене, напряженно встретившим посланцев забытого народа: когда б не Галиат, успевший объяснить, кто такие вообще эфесты и в особенности их Дети, военачальничья чета и вовсе не знала бы, что думать.
Посланников встретили почтительно и спросили, что привело дотоле почти сухопутный народ в преславный город Рэтлскар. Первый гонец (это был уже знакомый нам Сард) помолчал, а затем сказал, не поднимая забрала, без особенного пиетета:
– Hætem Orah Hæt Sa’ard radet; trizt sæssum i’micanir, a røgdær.
Но Ораха было не испугать ни спесью гордого эфеста (да и не обладал он полнотой знаний, позволившей ему по-настоящему обеспокоиться), ни обращением, которое он узнал, так что он поднялся навстречу и отвечал кратко и веско, не опуская глаз, как и подобало защитнику города:
