— Я очень люблю американцев. Но если бы они не перебили своих индейцев, у них бы имелись свои шаманы, и они бы не обращались ко мне за помощью.
— Да уж ты будь другом, Василий Васильев. Помоги нашим друзьям-американцам. Подскажи, где искать звездолет.
Василий Васильев взбил на своей голове копну волос. Округлил свои совиные глаза. Ударил руками в бока, словно взмахивал крыльями. Загудел:
— На острове, на океане, лежит бел горюч камень. Под камнем яйцо, в яйце письмецо. Кто письмецо прочтет, тот звездолет найдет.
Выдохнул и умолк, уставился на полковника Мишеньку спокойными зелеными глазами.
— Ну если ты такой колдун и волшебник, посмотри мне на кончик носа и скажи, о чем я думаю.
Василий Васильев внимательно посмотрел на потный нос полковника и сказал:
— Сейчас ты думаешь, как бы меня повесить на цепь и бить по бокам железным прутом, пока я не скажу тебе, где звездолет.
— Правильно! — заорал на шамана полковник Мишенька. — Эй, Ахмед, араб чертов, на цепь колдуна!
Василий Васильев качался на цепи, не доставая ногами пола. А полковник, закатав рукава, схватив в жилистый кулак стальной прут, замахнулся, чтобы нанести разящий удар. И пока прут со свистом приближался к ребрам шамана, тот воззвал к духам и перенесся из мрачного ангара, полного орудиями пыток, в чистое поле, где стоял языческий дуб. Вошел в его сердцевину, поместив себя среди древесных волокон, прохладных соков, шелестящих листьев, волнистых корней. Железный прут ударил в туманное, оставшееся от шамана облако, лязгнул о цепь, высекая из нее искры.
— Ты куда делся? — полковник Мишенька смотрел на прозрачное облако, смутно напоминавшее висящее человеческое тело. А Василий Васильев, вселившись в дуб, жил его древесной божественной жизнью, слыша, как в благоухающем медовом дупле жужжит рой диких пчел, как свистит в ветвях счастливая малая птица, как тянут корни прохладную влагу, вознося ее к солнцу.
А полковник Мишенька хлестал и хлестал прутом прозрачное облако, высекая из цепи искры, выкрикивая:
— Где звездолет?
Кинул прут. Ухнулся в изнеможении на стул. Смотрел, как качается на цепи шаман Василий Васильев, и из его изорванных боков хлещет кровь.
Полковник Мишенька сделал перерыв в изнурительных допросах и обедал, наливая в стакан водку и заедая вареной свиной колбасой. В полутьме сновали красные гномы, чем-то скрипели, стучали, что-то накаляли и плавили, готовясь к продолжению пыток. Араб Ахмед стоял, сложив на груди руки, бесстрастно наблюдая за трапезой полковника.
— Ну что смотришь, Ахмед, да, пью водку, жру свинину. А вам, мусульманам, нельзя. Мы, христиане, дольше вашего на земле живем. Свинина дает крепость мышцам, а водка жар души. Хочешь, попробуй? То-то.
Араб безмолвствовал, только в его фиолетовых глазах полыхал таинственный огонь, и темные губы едва заметно трепетали.
— Вишь, какую мне работу дают, грязную и кровавую. А потом меня за эту работу на фонаре повесят. Начальники мои на самолетах в Америку улетят, а я буду здесь болтаться, и люди в меня плевать будут.
Араб величаво молчал, и в темноте, где сновали гномы, что-то шипело, дымилось и вспыхивало.
— Ненавижу Россию! Не будет здесь ничего, только цепи кровавые. И что за народ такой, русские, что друг дружку пытают, расстреливают, мучают. Надо из России валить. Может, к вам, в Аравию, в пустыню Сахару, чтобы меня не нашли? Может, в верблюда мне превратиться, чтоб никто меня не узнал? А я и так верблюд. Меня и так в этой рубашке кровавой никто не узнает, — он выпил залпом стакан, сжевал колбасу. Приказал арабу: — Давай, веди следующего. Пусть этого звездолета нет в природе, а я его все равно найду!
К нему подвели и с силой опустили на стул колокольных дел мастера Игната Трофимовича Верхоустина. Мастер был суров и серьезен. Его выпуклый лоб, впалые щеки, лежащие на коленях руки были в мельчайших крупицах въевшейся меди и олова, из которых он лил свои сладкозвучные изделия. Полковник Мишенька заискивающе смотрел в его глубокие серые глаза, в которых светилось спокойное достоинство мастера.
— Игнат Трофимович, поймите мою грешную душу. Устал я, устал. Вся моя жизнь — дрянь и паскудство. Что от меня люди видят? Только тычки и ругань. Что людям от меня остается? Синяки да костные травмы. Больше так жить не хочу.
— Коли не можете жить такой жизнью, живите другой, — строго произнес Игнат Трофимович.
— Вот я и хочу. Помогите мне, Игнат Трофимович. Возьмите меня в подмастерья. Буду самую тяжелую работу делать. Глину месить, мешки таскать, дымом дышать. Научите меня своему ремеслу. Хочу колокола лить, чтобы люди слышали звоны и радовались, думали о Боге.
— Нельзя вас к колоколам подпускать. Только чистые душой к ним подойти могут. Их чистая душа в металл перельется, и звон к самому небу взлетит, и его Бог услышит. А у вас душа темная, от вас металл злом наполнится, и звук будет темный, глухой, сразу под землю уйдет.
— Вот и вы, Игнат Трофимович, меня отталкиваете. Не пускаете к людям со светлыми душами. Опять мне оставаться со злодеями. С губернатором Петуховским, который уголовник, маленьких девочек мучает. С олигархом Касимовым, который музыку слушает и на бабочек африканских любуется, а у него в шахтах людей засыпает солью. С азером Джебраилом Мамедовым, который весь город на наркоту посадил. А как бы мне хотелось подружиться с таким человеком, как Садовников, с его подругой Верой, с вами, Игнат Трофимович. Как бы мы дружили, путешествовали. Всю Россию-матушку объехали, всем ее святым местам поклонились. Весь мир повидали с его чудесами, городами, народами. А когда всю землю объедем, то полетим все вместе в космос, к далекой звезде, на чудесном звездолете, который мы от американцев сумели сберечь как наше космическое Русское Чудо. Кстати, Игнат Трофимович, звездолет-то наш на прежнем месте находится? Хорошо он замаскирован? Может, его в другое надежное место передвинуть?
— О каком звездолете вы говорите, не знаю. А я уже свое отпутешествовал, да и компания у нас с вами не сложится.
— Ах, Игнат Трофимович, Игнат Трофимович, не жалеете вы меня. Не хотел я вам боль причинять, руки ваши золотые увечить. Сказали бы мне, где звездолет, и пошли бы с Богом свои колокола отливать. Но вы меня не жалеете. Нет, не жалеете.
Красные роботы подскочили со всех сторон к мастеру. Положили его руку ладонью вверх на деревянную доску. Всунули пальцы в железные кольца, так что ни дернуть, ни шевельнуть рукой. Поднесли из угла ковшик с расплавленным свинцом, на котором дергалась темная пленка. Стали наклонять над ладонью.
