Получилось. Было страшно, что улыбка у него пропадёт. Что отодвинется. Но он положил ей тогда ладони на руки, они стояли так долго и ничего не говорили. Потом Стас повернулся и обнял её.
Не нужно было слов. Близость стала естественной, как дыхание, как боль, кровь и слёзы, как жизнь, которой хотелось радоваться тогда и хочется всегда, когда он был рядом.
Очень долго. Год, месяц и двадцать один день — это много, слишком много, если ты совсем не видишь его и не знаешь, где он. Настоящая боль — это когда ты можешь поговорить с кем угодно нужным или ненужным, но с ним, единственно важным — нет.
— Такие командировки затягиваются, — ответил ей на много раз незаданный вопрос Денис Александрович, когда готовил её к Берлину, — и твоя может затянуться.
Куда его отправляют, Стас не сказал. Спрашивать не стоило, он бы не сказал, да и смысл? Это не жатва в поле, с туеском покормить мужика не приедешь. А вскоре и самой пришлось готовиться к командировке такого же уровня сложности. Это должно было случиться. Берлин или Койоакан — неважно. Работа.
Старые сотрудники управления иногда забывались и называли работу службой. Это не приветствовалось. Не служба, а работа.
— I’ve got a dream job [3], — говорила Анна.
Она наслаждалась командировкой и новыми людьми вокруг, любила вечеринки и ощущение всесилия, которое давали конспирация и прикрытие.
В школе Денис Александрович почти не появлялся, но наблюдал за ними, присутствие его ощущалось, в редкие встречи он задавал вопросы не оставлявшие сомнений — теперь он всегда рядом. Ощущение всесилия появилось именно тогда. На поверку, если копнуть глубоко, не всесилие это вовсе, но тотальное погружение в поток, в общую силу, которая всегда вокруг тебя и с тобой, которая придёт на помощь и защитит, и нужно ей за это немного. Тебя, со съеденным вчера стейком и сегодняшними липкими снами. Всего лишь тебя. Всего тебя.
Когда однажды учитель оставил их со Станиславом после окончания занятий в классе и мягко, без нравоучений, почти равнодушно рассказал — вмонтировал в них информацию, именно так он воспринимал обучение своих избранных — о контрацепции и опасности психологической зависимости от юношеских привязанностей, было даже смешно немного. Стас тоже улыбался, воспринял как вызов им, уже единому существу, но для них не существовало по-настоящему страшных вызовов, в этом они были уверены.
Позже, к окончанию третьего года обучения Маша как-то одномоментно поняла, что у неё нет теперь ничего своего и нет секретов, что значение имеет лишь то, насколько узок или широк круг людей, знающих о том, что она умеет.
— Приказ сложнее всего допустить в область частного, — сказал тогда учитель, сидя за своим столом и сложив перед собой руки.
До этого была беседа о том, чтó есть у сотрудника государственной безопасности частного, где начинается зона недопустимой депривации и есть ли она, эта граница недопустимости. Избранные впитывали. Эта тема начинала пугать, всем хотелось оставить в себе что-то для себя самого.
Слушали все. Внимательно слушал Игорь Сидоров, сын давно нейтрализованного чуждого московского писателя. Маша с недавнего времени видела его «особенные» взгляды и пресекала попытки стать ближе, интеллигентные попытки, в этом ему не откажешь. Видела и то, как он смотрит на Стаса. В этих взглядах потомственная столичность исчезала, это был взгляд альфа-самца на соперника. Который, впрочем, не реагировал. Был намного сильнее.
Маша давно уже думала о том, что тогда говорил учитель.
Вчера им со Стасом было хорошо, и она смотрела в его глаза, она хотела, чтобы он не торопился и не останавливался. Он почувствовал — она сделала так, чтобы он почувствовал. Утром их группа работала в лесной полосе препятствий, а это много бега, преодоление оврага, уход от погони по холодному мартовскому ручью, на берегах которого оплывающие сугробы с твёрдым настом — на нём едва видны следы мелких зверей, и метание ножей — их выдавали по десять каждому бойцу, так их называли тренеры. Тяжёлые, короткие, без рукояти, которая нужна лишь в ножевом бое, а для метания важнее другое — балансировка. Отслеживалось всё: количество бросков — умелые метатели на бегу забирали из мишеней оружие, и оно снова шло в ход, — сила и, конечно, точность.
Маша слушала учителя, и вдруг оно свалилось на неё — ощущение, которое осталось потом навсегда. И накануне вечером, со Стасом, и утром в лесу — всё это лишь навыки в глазах тех, кто смотрел на неё и будет смотреть теперь всю жизнь. Контролировать оргазм партнёра и метать боевые ножи в условиях встречного боя на незнакомой лесистой местности с эффективностью 67 процентов? Полезные навыки, важные. Но важнее то, что ей применять их нужно будет по приказу тех, для кого обладатель любых умений — не более чем орудие с определёнными техническими характеристиками.
— Это и есть граница всесилия. Когда понимаешь, что всё, что у тебя есть, тебе не принадлежит, — сказала она тогда учителю.
— Всесилия человека нет, — не задумываясь ответил он, — есть всесилие разума. А он не принадлежит одному человеку. Ни один обладатель большого ума не мог пользоваться им в одиночку. Быть достаточным лишь для себя самого — счастье, которое может подарить только глупость.
Анна глупой не была. Но ей нравилось быть в этом потоке силы коллективного разума, нравилось выходить на связь с кураторами проекта, входить в контакты и использовать навыки. Любые.
Маша пошла на их небольшую кухню, достала четыре яйца, налила в небольшую белую кастрюлю в крупный красный горошек воду, положила в неё яйца, поставила кастрюлю на плиту. Газ горел бесшумно, некоторые струйки синего огня выскакивали из-под дна кастрюли и исчезали. Красные ягоды на белом снегу, подумала Маша. Надо сменить посуду. Не время сейчас вспоминать об этом. И не будет такого времени больше.
Сыр, яйца, хлеб, кофе.
— Опять без бекона, — шутливо проворчала Анна, усаживаясь за стол.
Она любила поесть, делала это обстоятельно, но быстро.
— Да, некоторым надо беречь форму, — в тон улыбнулась Маша.
Анна рассмеялась, начала есть.
— А теперь скажите мне, госпожа Мария Кремер, в чём вы пойдёте на сегодняшний вечер? — уже без улыбки спросила она.
Да, вечер предстоял важный. От него зависело многое, а главное — останутся ли они здесь. Ошибиться нельзя было ни в чём. В одежде тоже.
— Прислушаюсь к вашим рекомендациям, мисс Анна Томпсон, — ответила Маша и встала из-за стола.
Шедший впереди Спира на подходе к очередному
