Ознакомительная версия.
— Не надо, — Орас тронул меня за плечо. — Понимаю, что со мной противно. Но сделай хотя бы вид…
Прежний Орас ни за что бы не сказал подобного. Но и «я» прежняя вряд ли бы смотрела на него вот так, всё понимая.
— С трупом любому противно, — продолжал он тихо. — Даже если прежде любил живого. Впрочем, кое-кто из фриволеров предпочитает трупы. Сначала убьют, а уж потом резвятся. Назавтра разогреют труп в ванной — и началось по новой. Я тоже что-то вроде трупа, разогретого в ванной.
Меня так ошарашили его слова, что я спросила:
— С мертвой что, лучше, чем с живой?
— Кому как… Не все могут выдержать сильный поток энергопатии. Хотя фриволеры — это всего-навсего погонялы, — он рассмеялся нехорошим смехом. — Незакаленные души энергопатия жжет раскаленным железом. Особенно если это физические страдания. Так называемый первачок. Не пробовала? Очень просто. Есть прекрасный эквивалент — проглотить стакан уксусной эссенции. Хочешь?
Он взял с тумбочки стакан с прозрачной жидкостью и протянул мне. Я отрицательно качнула головой. Но при этом не испугалась — была уверена, что он не заставит меня пить отраву силой.
— Нет, дорогой, я в такие игры не играю.
— А зря… — он вновь улыбнулся — еще паскуднее прежнего. — Твое здоровье!
Я потянулась перехватить его руку, но не успела — он опрокинул стакан залпом. Я замерла, ожидая, что сейчас его тело начнет биться в судорогах, но Андрей смотрел на меня и по-прежнему улыбался… Не сразу я поняла, что в стакане была всего-навсего минералка.
— Фу, черт, ну и шуточки у тебя, — я разозлилась и ударила его кулаком в грудь. — Такие выкрутасы вполне в стиле Кентиса. Прежде ты таким не был.
— А ты помнишь, каким я был?
— Конечно, — я попыталась придать своему голосу уверенности.
— А я забыл. Подвал тот помню до каждого камешка. А себя — нет. Будто чужими глазами смотрю. Мне каждую ночь снится тот подвал. И сегодня тоже. Вхожу, а… — он сглотнул и прикрыл глаза, будто и сейчас наяву видел не прекращаемый сон. — Он как всегда там, в углу. Лежит на бетонном полу. Только грудная клетка вскрыта… ошметки переломанных костей, мышцы от ударов превратились в кашу, внутри черно от свернувшейся крови… Вглядываюсь в лицо и вижу — Олежек. Проснулся весь мокрый и никак не мог поверить, что это всего лишь сон.
— Но того мальчика убили другие.
Он оборвал меня.
— Я был наверху, когда ребенка мучили в подвале. Я поглотил всю его боль. Всю без остатка. Я сожрал его. Как гляну на Олежку, так и вижу того… в подвале. Потому и Олежку отправил из города. Пытался забыть. Но не мог. Да и как забыть? Он ведь во мне. Разве можно забыть себя? Я теперь понял, почему так и не смог стать полноценным князем Лиги. Почему они всё время меня отвергали. Очень просто — у меня постоянная отрыжка сожранным. А тот, в подвале… он меня доконал.
— Раньше ты относился к энергопатии иначе.
— Я и говорю — не помню, каким был раньше. Ничего не помню, — он приподнялся и прошептал мне в самое ухо. — Отведи меня к нему. Это единственный шанс.
Кентис сидел неподвижно и смотрел в окно. Как школьник на уроке. Шел снег. Когда наискось перед окном летят густые белые хлопья, можно ни о чем не думать. Просто смотреть.
Комнатка в полуподвальном помещении была длинной и безобразно узкой. В ней постоянно стоял тяжелый дух — запах пота, кожи, и табака. Сизый дым то сгущался, то медленно рассеивался, но никогда не выветривался из этого помещения. Сквозь неплотно закрытые окна со двора полз бензиновый смрад — во дворе с утра до вечера рычал чей-то мотоцикл.
«Странно, — подумал Кентис. — Все знают, где мы находимся. Но никто не придет и не разберется с нами. Напротив, люди совершенно не причастные к нашим проделкам, стараются носить наши белые куртки и синие шарфы. Это теперь модно. Даже Орас щеголяет в белой куртке…»
Рядом с Кентисом переговаривались двое фриволеров. Но он не слушал, о чем они болтают. Так же, как они не слушают, когда говорит он. Рано или поздно они его убьют. Он это знает. Но не пытается бежать. Он чего-то ждет. И сам не знает — чего. Чуда? Но он большой мальчик, он не верит в чудеса.
Здоровяк с накаченными плечами и бычьей шеей, на которой голова казалась неуместной, и даже пожалуй лишней, навис над ним. Парня звали Желудем.
— Сегодня вечером намечается веселое дельце. Нас позвали.
— Тебя или меня? — спросил Кентис.
— Всех.
Ну что ж, пусть Желудь идет и заляжет где-нибудь в землю. Только из него не вырастет дуб, а вот Кентис… Никто, кроме него не знает, куда этим вечером отправится он, и что его ждет. Тому, кто прислал приглашение, загадка казалась неразрешимой и сложной. Но Кентис без труда ее расшифровал. Он мог бы отправиться уже сейчас. Но он медлил. Сам не зная почему.
Коттедж справа выглядел как крепость — кирпичная ограда выше человеческого роста, утыканная острыми металлическими шипами, блестящие трубки самострелов, хищные глазки телекамер. Дом слева лежал в руинах, среди обломков бродило двое пацанят, выискивая, чем бы поживиться. За перекрестком тоже самое, только наоборот: дом слева превратился в неприступный замок. А справа в небо торчали обугленные зубья.
— Фриволеры гуляют на славу, — улыбнулся Орас. — Когда-нибудь они сравняют наш город с землей. И тот, кто надеется уберечься, глубоко заблуждается.
— Значит, ты не надеешься? — спросила я, хотя заранее знала ответ.
— Разве я так глуп?
Внезапно боль нахлынула и заструилась по улице, как вода. Разбитая дорога впереди взгорбилась спиной старого больного животного. Домов не стало — черная пропасть раскрылась с двух сторон.
— Неужели камни тоже могут выделять энергопатию?
Орас пожал плечами:
— Всё может быть. Почему бы природе самой не генерировать эти волны? Ведь ее тоже истязали как могли. Впрочем, если приспособиться, то и это не так уж страшно. Внутри волны не чувствуешь боли. Болезненны лишь переходные состояния. Константы всегда нейтральны. Мне об этом сказал отец Мартин. И я подтверждаю — именно так оно и есть.
— Кто сказал? — переспросила я, решив, что ослышалась.
— Отец Мартин. Основатель ордена мартинариев. Хотя я подозреваю, что его звали Мартирий, а в Мартина переделали для благозвучности.
— В первый раз о нем слышу.
— Иногда я разговариваю с ним по ночам, когда не могу заснуть. Или боюсь спать.
— И что же он говорит? — я сделала вид, что воспринимаю его слова совершенно серьезно.
— Всякую чепуху. Я почти ничего не помню: он болтлив как любой выживший из ума старик. И он обожает нравоучительные притчи. При этом он считает всё, что говорит, вершиной мудрости. Это так утомительно.
Ознакомительная версия.
