Ознакомительная версия.
Киваю: да, псих. В мире, где я побывал, все такие.
Мы с Иринкой сбегаем по лестнице, и я кричу на прощанье:
— Живи, Ленни! Живи и борись!
Дождь прекратился, но с крыш еще капает. Прохожих не видно; мы бредем по вздувшимся лужам, под ходулями текут грязные ручейки.
— Надо уходить из Миргорода. Здесь слишком опасно.
— Что ты говорил о тени?
— Я… — Мне страшно до жути, потому что тень, часть тени, есть и во мне. Ее иззубренный осколок прочно вцепился в душу. Пророс невидимыми корнями. Опутал тончайшей сетью. В любую минуту я могу утратить власть над собственным телом — я почти ничего не помню из жизни в Лайф-сити! В любую секунду могу затанцевать марионеткой, послушной и безвольной, связанной бесчисленными нитями с вагой кукольника. Совершить всё, что угодно! Не задумываясь.
Ведь это только игра. Представление.
Спешите видеть! Я-не-я. Я-чужой. Другой. Не-тот-кто-на-самом-деле. Сделаю всё, что захочется хозяину.
Я-тень, которой управляет незримый кукловод, чернокрылый демон.
Но отчего-то кажется, что вагу уже давно не держат ничьи руки, и мое темное я самостоятельно качает коромысло, подталкивая настоящего Влада к опасной черте, за которой — тьма. За которой бред и безумие, искаженное восприятие, выдуманный, сюрреалистический мир и больные мысли.
Чьи?
Первое антиохотничье прояснение
И ты, Брут?
Весь день, как и днем раньше, шел дождь, и нахохлившийся, похожий на вымокшую галку Йозеф сидел и сидел у окна. Дождь немузыкально стучал по подоконнику, чертил на стекле извилистые дорожки; в плотной пелене туч, что еще позавчера затянули небо, не было видно ни единого просвета. А пронизывающий северный ветер, будто неугомонный пес, трепал и лохматил кроны дубов. Побуревшие от непогоды и неожиданно нагрянувших холодов листья взвивались в воздух и стайкой рыбешек ныряли ко дну.
Йозеф наблюдал за их полетом, и ему казалось, что он посетитель гигантского океанариума: везде вода, вода, сплошные потоки воды и проплывающие там и сям рыбы…
«Точно вся земля, целиком, погрузилась в морскую пучину», — вот о чем думает Йозеф, а на чердаке, как обычно, играют в подкидного и думают только о том, с какой карты зайти. Наверху царит веселье, слышатся азартные выкрики и беззлобные подначки.
— Жульничаешь, Кори! — в запале кричит Петер. — Откуда у тебя бубновый туз? Я сам видел, как…
— Видел? — изумляется Кори. — Да чего ты видел? Нет, вы посмотрите на него, а?
На чердаке смеются. Недавно там сделали ремонт, обустроили еще пару комнат, но пока никто в них не заселился, да и не заселится, наверное, до весны, а морозоустойчивый Кори переехал — Жоржи заставил. Теперь над «лабораторией» Жоржи склад оборудования, и штукатурка больше не сыплется на «драгоценные» приборы, всё это перешло в «наследство» Йозефу, как будто он в чем-то провинился.
— Ну, следи. Следи внимательно. Хоп! Раздаю.
Йозеф вздыхает: он осуждает карты и подобные им развлечения, но ему немножко жаль Петера — Кори обует его, как ловкий рыночный торгаш заезжего простофилю, и сколько бы тот ни пытался схватить умелого картежника за руку, ничего не выйдет. Дилетант, он дилетант и есть, а у программиста Кори талант. Настоящий. Ладно хоть не на деньги играют, так, ради интереса.
Йозеф вновь прилипает носом к стеклу, щурит глаза, чтобы сквозь шелестящую ливневую завесу разглядеть — нет ли движения на дороге. Не едет ли долгожданный Алекс. Алекс ужасно долго не появляется здесь, точно сгинул без вести, запропал — и ищи-свищи. Однако Йозефа, который остался в доме за главного, это вовсе не радует — ведь главенство его номинальное. Заправляет домочадцами Жоржи, в ведение Йозефа отданы скот и хозяйство. Командуй, друг Йозеф, кому коровник чистить или зерно в амбар таскать. Почистят, натаскают. А по душам-то поговорить? Алекс единственный человек, с кем можно поболтать о видах на урожай в следующем году, да о том, как бы повыгоднее сбыть излишки в город — у Алекса в Вышках всё схвачено. Посудачить о пополнении запасов, и что неплохо бы обучить парней и мужиков стрелять пометче — вон, соседи-то, прости господи, беспокойные какие-то стали, так и зыркают на справное, богатое хозяйство. Его хозяйство, Йозефа. Да, он уже привык считать этот дом своим. А сколько труда сюда вложено… Пота сколько, мозолей. Не отдам, ни за что не отдам, хмурится Йозеф. Сам с ружьем выйду, отважу. С Алексом на эту тему уже говорено, а в ящиках, какие в августе привезли на трех подводах да сгрузили в подвал, хранятся новехонькие пистолеты, винтовки и патроны к ним. В других ящиках — консервы и еще бензин в двадцатилитровых железных канистрах. Об этом знает только Йозеф, и знание это возносит его над остальными: неспроста, значит, дано ему право командовать и распоряжаться, а с полным на то основанием. Йозеф понимает: его не любят, но ему нет дела до людей, лишь бы хозяйство процветало. А люди… если что, найдутся и другие. Например, те, что тайно, ночами, бывали тут с Алексом. Те, что заносили в подвалы тюки и ящики, когда жители усадьбы работали вдали от дома. О, это прекрасные люди! Исполнительные! С ними легко столковаться, достаточно отдать приказ, и ни о чем уже не надо беспокоиться.
Йозеф встает, разминает затекшие от долгого сидения ноги. Прохаживается от окна до двери, пару раз стукаясь коленкой о кровать: он не включает свет, экономит. Конечно, глупо экономить то, что прочие тратят без зазрения совести. Зажги он свою тусклую сорокаваттную лампочку, энергии от этого убудет на чуть, на кошачий чих — и то если кошка простужена, а так и на полчиха не хватит. Зато Йозеф сразу перестанет спотыкаться и бить коленки об острые углы, но он так и не щелкнет выключателем. Ведь на улице день, понимаете? — день! Да, пасмурно, да, хлещет, как из ведра, но пока еще день. Йозеф чертыхается вполголоса, в очередной раз запнувшись обо что-то деревянное, и вновь занимает свой пост у окна. Голая, без абажура лампочка, вся в белых крапинах от осыпающейся штукатурки, одиноко болтается под потолком.
— А козыри у нас — пики! — победно орут сверху. — Крою шестеркой!
И от усердной возни на чердаке на лампочку сыплется новая порция штукатурной крошки.
За стеной привычно шумят дети: до вечера далеко, но из-за дождя никакой работы не предвидится. В Яриковой комнате как всегда собралась молодежь — от самых сопливых до Стаси и Марьяны, юных красавиц, назвать которых детьми и язык не повернется. А всё одно — ума-то мало, ну, не ума, так опыта. Эх… Йозеф окидывает взглядом раскисший от ливней двор, маленькому «завхозу» есть чем гордиться. Вот левый флигель — закончили в июле, теперь там живут Петер с Марьяной и годовалым ребятенком, Томах и Матеуш; вот забор, цел-целехонек и еще выше прежнего: недостающий кирпич сторговали у мэрии за вполне приемлемую цену; вот сараи с коровником — там довольно мычит и хрюкает всякая живность, и подрастающее поколение имеется; а вот и ров, о котором мечталось, неглубокий, но метра полтора в ширину есть — поди-ка сунься к нам, быстро рога пообломаем; и, конечно же, замечательный перекидной мост. Около восьми поднять бы его, до темноты — отмечает про себя Йозеф и, окидывая глазами дорогу, замечает…
Ознакомительная версия.
