Дом, в котором мы с ней жили, теперь пуст. Лив переселилась на гору, чтобы быть поближе к Гримусу, я уверен в этом. Но Лив не знает, где Врата, даже не догадывается о том, как близко к ним находится. Но, даже если бы она нашла Врата, Гримус не позволил бы ей пройти в них. Теперь он будет зорко следить за островом при помощи Водяного Кристалла, защищать Розу. Он никого не допустит к себе, его никто не интересует теперь, кроме Розы.
Джокаста приютила меня и теперь ухаживает за мной. Мы с ней давние друзья. Уверен, что она всегда недолюбливала Лив. И поскольку Лив отвергла и оскорбила меня, Джокаста приняла меня без раздумий. Но гадать о мотивах сущее мучение, у меня нет больше на это сил; мне предложили стол и кров, и я с благодарностью принял их.
Май такая маята.
Сатурнбота, 29-е сентября.
Я решил уйти из К. Этот город порожден машиной. Солдаты, полицейские, актеры, охотники, шлюхи, пьяницы, моты, философы, лакеи, идиоты, ремесленники, фермеры, торговцы башмаками, художники — всех объединяет общая неспособность ужиться с миром, который они сами себе противопоставили. Особенно теперь, когда вой в головах становится совершенно невыносимым. Так говорят. Сам я ничего не слышу. Неутихающий вой в голове довел многих до извращенной крайности. Они называют это Путем К., путем Грибба. Грибб и миссис Грибб прибыли на остров совсем недавно. Вне всякого сомнения, их прибытием руководил Гримус, хотя Гриббы всячески отвергают и его и его Эффект. Они решили защищаться. Их щит — Одержимость. Видеть то, что происходит с К., с этим некогда райским уголком, невыносимо. Возможно, разум мой парализован, но душа вполне нормальна и способна чувствовать.
Кто виноват? Кто-то допустил просчет. Наверное, здесь есть и моя вина. Все началось с нашего эксперимента. Но Роза… Роза прекрасна, и по сию пору никто не убедил меня в обратном. Но откуда в ней столько горя? Печально, что такое чудо принесло людям столько мучений и несчастья. Я должен уйти. Я не могу больше этого видеть. Женщина Долорес О'Тулл собирается отправиться жить на побережье. Я уйду вместе с ней.
Что касается тебя, мой друг, мне придется оставить тебя здесь. С некоторых пор дружба стала для меня непозволительной роскошью. Я пожертвую тобой, Лив, надеясь умилостивить свою богиню. Я подарю тебя ей. Может быть, она разорвет тебя на части и отбросит в сторону, как в свое время поступила со мной. Значит, такова твоя судьба. Но если и так, это поможет мне забыть о прошлом. Поможет забыть о К. и об ужасах, которые выжигали мой мозг. Ты станешь моим способом самоочищения. Рядом с великой любовью дружбе места нет.
Для того же, кто решит уничтожить тебя, я в заключение напишу несколько слов. Когда-то, в моем теперь-уже-забытом прошлом, я на краткий миг поверил, что она любит меня. Миг этот был настолько светел и высок, что его радости не может умалить даже то, что теперь я знаю, как тогда ошибался. За этот миг я благодарен Лив. Начало всегда лучше конца. В начале все возможно и надежда жива. Теперь же — надеяться больше не на что.
Темно хоть глаз выколи. Тетрадь наконец пересказана до конца, закрыта и убрана под подушку. Женщина в черном молча поднялась с кровати, медленно и бесшумно подошла к Взлетающему Орлу и остановилась над ним. В загородке один раз кудахтнула невидимая курица. За окном все так же слышится усердное топотание автора дневника: он настойчиво продолжает искать дверь, ни найти, ни тем более пройти через которую ему не суждено. Рядом с ослом, около дерева, притаилась — сидит на корточках — шлюха, стараясь не попадаться занятому поиском Врат могильщику на глаза.
«Она не стала разрывать тебя на части», — подумал про себя Взлетающий Орел.
— Пятьдесят четыре, — проговорила Лив ровным, снова спокойным голосом. — Он сказал, это означает, что между нами есть связь. Его замерший раз и навсегда возраст и мое имя. Но он же и оборвал нашу связь. Я знаю, о чем он думал, знаю, что он чувствовал, я видела его насквозь. Наша связь была нерасторжима — и все-таки он порвал ее.
Сказав это, Лив нагнулась над островком расставленных на полу свечей и, чиркнув спичкой, зажгла их одну за другой. Вновь распрямившись, она застыла перед ними, отбрасывая в желтом колеблющемся свете на стены огромную тень. Взлетающий Орел вспомнил: точно такой же он увидел богиню аксона. Да. Так-то. Когда-то. Раньше. Но очень быстро его воспоминание растворилось в еще свежей в памяти истории острова, смешалось с ней, потеряло четкие очертания, а потом пропало совсем.
Лив стояла перед ним молча и многозначительно. И снова появилось ощущение совершающегося обряда: книга прочитана, свечи возжжены, заклинание произнесено. Так она и прожила свою жизнь, забальзамированная в горьком формалине застарелой ненависти и предательства. На мгновение Взлетающий Орел почувствовал острую жалость к хозяйке черного горного дома; затем горящие глаза Лив, видимые даже сквозь густую сетку вуали, сфокусировались на его лице и блеснули.
— Аааааааах.
То был могучий выдох из самой глубины естества, единый всхлип, потребовавший всей силы ее легких.
— Конечно, — проговорила потом она. — Конечно. Иначе и быть не могло. Ты вернулся ко мне. Дух Гримуса явился ко мне, чтобы воскресить старую связь. Конечно. Так и должно было быть.
Лив изменилась, вдруг понял Взлетающий Орел. Мерный речитатив оглашаемых страниц дневника, заклинание по поводу разорванной Гримусом связи — все это изменило ее быстро и сильно. Теперь она произносила слова медленно и словно бы издалека, словно пребывая в состоянии некоего транса. Прошлое вернулось к ней и завладело ею. И он, Взлетающий Орел, каким-то образом тоже стал частью этого прошлого.
— Иди же ко мне, — сказала ему женщина, возвращаясь к своему ложу и опускаясь на него. — Иди ко мне и освяти нашу связь.
Взлетающий Орел продолжал неподвижно сидеть на своем стуле, не зная, что делать.
— Взгляни на мое тело, Дух, — сказала тогда Лив, опять поднимаясь. — Чем плох для тебя такой алтарь?
Руки Лив быстро взметнулись вверх, куда-то за шею, и распустили там тесемки. Черная мантия упала на пол к ее ногам. Теперь она стояла перед ним обнаженная, но лицо ее все еще было скрыто под непроницаемой вуалью, глаза смотрели на него и светились как угли, может быть, насмешкой, а может быть, страстью, а свечи продолжали лить на стены колеблющийся желтый свет.
— Взгляни на мое тело, Дух, — повторила Лив. Взлетающий Орел поднял глаза.
Лив, ледяной пик совершенства. В словах Виргилия не было ни капли преувеличения.
Его глаза видели, но разум отказывался им верить. Ступни, чуточку более широкие, чем нужно, покрывало сложное переплетение бисерного узора, как у индейской невесты; длинные, точеные ноги — вес тела перенесен на правую, при этом левая расслаблена, из-за чего крутой изгиб бедер слегка наклонен слева направо, продуманно соблазнительно; внизу лобка крутые завитки волос, не знающих бритвы и давно забывших о чужих руках, светлые, мягкие завитки; манящий, глубокий треугольник, темнеющий на белизне кожи; груди, небольшие, правая чуть больше левой, левый сосок приподнят чуть выше своего соседа, но оба все еще по-детски розовые, мягкие; узкие, прямые плечи чуть развернуты назад, почти по-военному, вызывающе, уверенно; руки висят свободно и прямо, ладони повернуты внутрь, к телу, средний палец скрещен с большим, в углублениях подмышек темнеют примятые волосы. Все остальное, шея, лицо и голова, невидимы под вуалью, пятнами светятся только пронзительные, всевидящие глаза. Взлетающий Орел одним взглядом охватил ее всю, замечая одновременно лишь груду черного одеяния у ее ног, этот отброшенный за ненадобностью покров, да пляшущие огоньки свечей на полу, заставляющие глубокие тени играть и заигрывать с нагим телом, забыв на фоне потрясающего совершенства о вопиющем беспорядке и грязи в комнате. Она знала, как показать свое тело, как подчеркнуть и усилить его красоту, не становясь при этом навязчивой. Безглавая Венера в захолустном музее.
