— Спасибо, — сказал я. — Как теперь отсюда выбираться?
— Выбираться потом. Сперва скажи, как это сделано. Ваша работа?
— С чего ты взял? Мы что, гипнотизеры? — я старался говорить как можно убедительнее. — Мы что, колдуны? Маги?
— Логика, — ответил Тимофей. — Просто логика.
Латтонцы, когда речь не идет об их гибнущей культуре и возрожденном самосознании, люди довольно рассудительные. Вот и Тимофей (все-таки по паспорту он был Райво) сопоставил простые факты.
Он со своими соратниками и вдохновителями был в парке, когда мы подсадили симбионта безумному старику. Он видел, как мы, уходя, снимали бантики из национальных ленточек. Это ему показалось странным. И он попытался рассуждать так: если у нас есть способ заставить самого оголтелого латтонца говорить по-русски, то мы одним старым хрычом не ограничимся. Про то, что на вражьем наречии заговорил политик, и про поиски московского гипнотизера он узнал из интернета. Тетку вычислил и уже целенаправленно искал нас поблизости от нее. Естественно, нашел и даже видел наши маневры. Но он не был уверен: в самом деле, ситуация попахивала безумием. И вообще, если бы он подошел к нам с вопросами, да еще при Деде, кончилось бы тупым мордобоем.
На встречу тележурналиста с народом (это было что-то вроде выездного ток-шоу) Тимофей шел целенаправленно. А когда за нами погнались — понял, что был прав.
— Это ты так рассуждаешь, — сказал я. — Чего он молчит? Он тоже верит, что мы с Мухой — гипнотизеры?
— Тут не гипноз, — сказал Швед, и тоже по-русски.
— Ребята, объясните мне одну вещь, — попросил я. — Почему вы не хотите говорить с нами по-латтонски? Это что, в знак протеста против глупости вашего президента? Но мы-то тут при чем? С ним и говорите по-русски. Мы все трое выучили латтонский, вон Муха даже юридические тексты переводит.
Как легко и приятно говорить правду! Муха действительно переводил для Наташки совершенно кошмарные документы, которые не могли сами по себе возникнуть ни в мозгу латтонца, ни вообще в человеческом мозгу: это были дурные переводы с английского, которые какие-то чиновники выдавали за собственное творчество, обязательное для понимания русскими бизнесменами.
— Надо будет — и с этим поговорим по-русски, — пообещал Тимофей. — Мы больше не говорим по-латтонски. Если хочешь, давай по-английски.
Только тут до меня дошло, что у Тимофея к нам разговор.
— Я так понимаю, у нас перемирие? — спросил я.
— Да, это самое.
— Слышишь, Муха? Твое мнение?
— Перемирие — это хорошо, — согласился он. — Только ведь не от горячей любви к нам с Дедом! У них что-то случилось. Так что мы им теперь, Гость, заклятые друзья!
Я объяснил Тимофею со Шведом про заклятых. А Муха, который не желал доверять латтонцам, вдруг перешедшим на русский, предложил место для встречи. Был у него на примете один кабачок, бармен которого славился умением прекращать споры и ставить точку в драках.
— Вы придете вчетвером, мы — втроем, — так сказал Муха. — Мы проставляемся.
До этого нужно было сообщить дикую новость Деду, выслушать двухчасовой матерный монолог и убедить его, что встреча может оказаться полезной…
— Им от нас что-то нужно, — сказал, немного успокоившись, Дед. — Иначе они бы вас, орлов безмозглых, выручать не стали.
— Им нужен гипнотизер, — ответил я. — Зачем — это они завтра скажут. Только вот что получится: мы им объясним, что гипнозом не балуемся, они нам не поверят, а дальше — нас трое, их четверо…
— Но все равно встретиться надо. Даже если они нас выручили из таких вот шкурных соображений, — добавил Муха. — Знаешь, Дед, если мы не встретимся с ними и как-то их не успокоим, с них станется донести на нас в полицию безопасности. Они же латтонцы!
— Муха, не жужжи, — попросил Дед. — Нужно придумать такое объяснение, чтобы они поверили. Ну, скажем — сами охотимся на гипнотизера… Про симбионта им нельзя говорить ни в коем случае. Это же ценность, за которую могут и того… А ему все равно, кто хозяин. Он и их научит своему заклинанию, — сказал Дед.
— Это точно, — согласился Муха. — Во влипли… Может, плюнуть на все и уехать, пока нас не загребли?
— Куда ты поедешь… На границе — паспортный контроль. И ты уж поверь, что всех погранцов нашими портретами снабдили. Надо где-то затихариться. Что скажешь, Дед? — спросил я.
Дед, объявивший войну национал-идиотам, такого исхода не ждал и крепко задумался.
— Скажу вот что… Допустим, мы знаем о существовании гипнотизера, допустим… И пришли просто посмотреть, как это у него получится… Ну, можем соврать, что это женщина…
— Хорошо бы придумать приметы, — подсказал я.
— Можно… Только надо им объяснить, что она умеет отводить глаза. Скажем, сделать так, что она всем кажется старой бабкой, а на самом деле вроде Джей Ло в молодости.
Потом мы обсудили внешность гипнотизерши. Решили, что это должна быть сорокалетняя тетка с длинными темными волосами и в темных очках; как снимет очки, так гипноз и начинается. А для работы ей прямой контакт не нужен — она своим зловещим взглядом чуть ли не стенки прошибает, встанет метрах в двадцати от оратора — и он хоть по-японски заговорит!
— Нет, про японский ты, Муха, загнул, — опомнился я. — Это должен быть известный оратору язык! Иначе получится эта, как ее…
— Глоссолалия, — вспомнил умное слово Дед.
И мы полезли в интернет — искать инфу про глоссолалию.
Кабачок назывался «Последняя надежда». Умный человек дал ему это название! Оно просто притягивало тех, у кого проблемы. А проблему или решаешь в разговоре, или топишь в алкоголе.
Мы пришли одновременно: с одной стороны Дед, Муха и я, а с другой — Тимофей, Швед, Боромир и Гольд. Боромир — это за сходство с киношным персонажем, а Гольд — «золото» по-немецки. Он как-то нашел банку с золотыми монетами.
Столы в «Последней надежде» были небольшие, мы состыковали два, сели и спросили живого пива. Свобода и независимость принесли Латтонии еще и такую дрянь, как химическое пиво. Тины и туристы его пьют, потому что ничего лучшего не знавали, у них вкус испорчен. Но мы-то, местные, знаем, что такое правильное пиво.
— Спасибо, Тимофей, — сказал Дед. — Это было неожиданно.
— Да ладно, — ответил Тимофей. — У нас есть вопросы. Вопросы были предсказуемые. Дед наплел Тимофею про гипнотизершу. Боромир и Гольд поверили, Швед смотрел на нас с подозрением.
— Надо с ней встретиться. Это очень важно, — сказал Тимофей.
— Для кого важно?
— Для всех.
— Все — это кто?
— Латтонцы. И русские.
