Толпа расступилась, чтобы пропустить любимцев публики — несколько профессиональных политиков и молодежную секцию партии «Дорогое Отечество». Тут-то мы и сработали. Я, стоя за спиной у Мухи почти впритирку, еле слышно произнес заклинание и поманил пальцем. Тут же на моей ладони возник столбик. Муха прочитал заклинание и незаметно коснулся пальцем первого подвернувшегося идеологического рукава. Столбик исчез.
Оставалось ждать результата.
Нам повезло — симбионт внедрился в старую громогласную рухлядь, вдохновителя всех патриотических глупостей. Его выпустили на трибуну вторым. Трухлявый дед протянул к публике руку и проникновенно заговорил.
— Друзья мои, соотечественники мои, единоверцы мои! — сказал он. — Латтония в опасности, и, пока русские отдают детей в свои школы, у нас растет и зреет пятая колонна. Ради их же пользы следует перевести образование на латтонский язык…
Тут толпа опомнилась.
Проникновенную речь дед толкал по-русски.
Ой, что тут началось! Его сперва стали вежливо окликать. Он не понимал, в чем дело. Ему предложили перейти с русского на латтонский. Он сказал, что говорит на чистейшем латтонском. Тогда организаторам стало ясно, что дед спятил. Его попытались вежливо свести с трибуны. Ему стали шептать на ухо, что у него проблемы со здоровьем. Он отругивался по-русски. И наконец всем стало ясно, что он таки сошел с ума. Дед стал обвинять соратников в том, что ему хотят заткнуть рот, и всех назвал продажными тварями, которых задешево купила Москва. В здравом уме он бы ссориться с партийными господами не стал.
Митинг завершился дракой на трибуне.
У кого-то хватило ума вызвать бригаду из дурдома.
Пока деда вели к машине, Муха быстренько выманил нашего симбионта, и мы дали деру.
— Так, орлы, — сказал радостный Дед. — Где у них ближайшая тусовка?
— Это надо в инете смотреть, — ответил я. — Сматываемся. Тут больше делать нечего.
— Гля… — прошептал Муха. — Вот тебя тут только не хватало…
Митинг был устроен в парке возле памятника национальным героям. Если не знать, кому памятник, вовеки не догадаешься — груда каменных глыб с трибуной посередке. К этой груде вели три аллеи. На той, которую мы выбрали для отступления, стояли Райво-Тимофей и его ребята. Они в митинге не участвовали — пришли посмотреть издали. Ну и увидели нас…
— Не фиг позориться, — проворчал Дед. — Орлы, отцепляйте бантики.
Их было четверо, нас — трое. И мы понимали, что в парке они разборку не устроят. Просто лишний раз с ними сталкиваться — портить себе настроение. Мы сунули бантики в карманы и прошли мимо них, рассуждая о больничных нравах: к санитарке без пятерки и не подходи. Потом я скосил глаза — они смотрели нам вслед.
— У Тимофея в голове лыжной палкой помешали, — сказал Муха. — Вот какого беса он решил стать Тимофеем? Человек, который ходит на такие митинги, не имеет права быть Тимофеем!
— Муха, ты что такое говоришь? — спросил Дед.
— Говорю, что Тимофей, оказывается, тоже умом тронулся на национальной почве.
— Да, так и есть, но почему ты говоришь это по-латтонски?
— Дед, ты так не шути…
— Дед не шутит, — вмешался я. — Ты говоришь на литературном латтонском языке, и даже все окончания правильные.
— Симбионт! Дед, вымани-ка его!
— А он что, в тебя вселился?
— Ну да! Куда я еще мог его девать в толпе?
— Вон там, над прудом, никто не помешает, — сказал я, высмотрев сверху пустые скамейки на холмике.
Мы повели туда Муху, и Дед выманил симбионта. Тот встал на лавочке черным столбиком и молчал.
— Послушай, мы не сердимся, мы не будем тебя наказывать, мы вообще очень хорошо к тебе относимся, — проникновенно начал Дед. — Мы и в банку тебя засовывать не будем. Ты только объясни, что это значит. Почему ты заставил Муху говорить по-латтонски?
— Это равновесие, — ответил черный столбик.
— В каком смысле?
— Хозяева предложили исполнить приказ. Показался странным. Спросил — это добро или зло. Объяснили — это равновесие. Понял.
— Равновесие, — повторил Муха. — Дед, тебе придется лечь на амбразуру.
— Это как? — спросил Дед.
— Ты из нас троих больше всего похож на латтонца. Если Гость вдруг по-латтонски заговорит — это будет дико.
— Я говорю! — возмутился я. — И экзамен сдал, корочки получил!
— Ты хочешь, чтобы они тебя принимали за своего? А Дед все равно дома сидит…
— А мать, а тетка? — возмутился Дед. — Нет, мы это дело в орлянку разыграем. Когда следующую кандидатуру выберем… Смотрите, орлы…
Мы сидели на холмике, а малость пониже, шагах в тридцати, стоял Тимофей со своими, стоял прямо у воды.
— Чего это они за нами следят? — спросил Муха. — На кой мы им сдались? Гость, твоя очередь прятать симбионта.
Мне было страшновато, но я кивнул.
На самом деле всасывание симбионта — штука безболезненная. Только вдруг испытываешь необъяснимый прилив бодрости. Дед это так объяснил: симбионт обменные процессы активизирует, потому что мозгу для работы с симбионтом нужно побольше кислорода. А сам наш черный столбик знает слово «кислород» на сотне языков, но смысл слова ему недоступен, он сам в этом честно признался. Он, оказалось, может трудиться в абсолютном вакууме.
Мы спустились с холмика и пошли прочь из парка. На выходе обернулись — Тимофей со своими провожал нас на порядочном расстоянии.
— Ну и леший с ним, — сказал Дед.
Следующей нашей кандидатурой был политик более высокого ранга. Но мы подсадили ему симбионта не сразу — сперва изучили всю прессу, включая самую желтую, и подождали, чем наша авантюра кончится. Русские газеты писали про случай сочувственно: дедушка старенький, нервишки слабенькие, ему бы, чем по трибунам скакать, лучше дома сидеть, внуков нянчить, а противостояния двух культур и более крепкая психика не выдержит. Латтонские газеты отчаянно искали руку Москвы и додумались до того, что старика обработал какой-то засланный гипнотизер.
Если совсем честно: старик порядком надоел, националисты уже думали, как от него избавиться. Он был той самой палкой о двух концах: перед выборами он превосходно трындел про русскую угрозу и собирал для национально-озабоченных партий перепуганный электорат, после выборов он нес ту же чушь — но тогда уже наступало время коммерции, а кому надо, чтобы возмущенная толпа шла бить российские витрины, в которых выставлены латтонские шпроты?
А вот другой наш избранник был поумнее и потому вреда приносил гораздо больше.
Он по каменным трибунам не шлялся, и нам пришлось потрудиться, пока мы изучили его маршруты и график выступлений перед широкой публикой. Нам повезло: удалось подобраться к нему как раз накануне его выступления по поводу русских школ.
