из кухни к компьютеру.
– Когда закончу, отошлю, – наконец сказал он.
– Че ты там закончишь? – снедовольничал Лаврентий.
К этому Петя был как бы готов и все равно разозлился. Пришлось выдохнуть.
– Дела свои закончу, – сказал он.
– А, дела у тебя? – с невыразимым презрением сказал Лаврентий. – Ну пахай, если такой занятой.
– Я не понял, тебе нужна ава или нет? – наконец возмутился Васечкин.
– Че ты со своей авой разговнялся? – еще презрительнее заявил Лаврентий. – Можешь – делай, не можешь – не делай, а вот эти сопли с брызгами я не понимаю. Лана, живи. Покеда.
В трубке раздались короткие гудки. Васечкин сидел и чувствовал себя обоссанным с ног до головы.
Нет, чисто логически Лаврентий нес какую-то чушь. Никаких соплей с брызгами в разговоре не было. Или было? Ну разве что последняя фраза, и то. Дальше, вот это подлое «можешь – не можешь». Если бы Лаврентий сказал «хочешь», обидно не было бы. А тут получалось, что он не может сделать какую-то аватарку. И это «живи, покеда» – это ж можно по-разному понять. В том числе и как «пока живи». Это ведь… до Васечкина вдруг дошло, что означает красивое литературное выражение «завуалированная угроза». Да и не особо-то завуалированная, решил он. И еще «разговнялся» – когда это он говнялся? В общем, все это было ужасно несправедливо и оттого ужасно обидно.
Сталин висел на шее тяжким грузом, но ног не сводил – явно чего-то дожидался.
Наконец, когда Пете стало совсем плохо, вождь народов ехидно поинтересовался:
– Абыдна, да?
– Да! – признался Васечкин.
– Больна? – не отставал вождь.
– Ну… да, – пришлось признаться и в этом.
– Тагда зачэм ты прадалжаешь думать такое, ат чего тэбэ больна?
– А что мне делать? – не понял Петя.
– Лук жарь. И марков, – сказал вождь и дал еще несколько ценных указаний.
Лук, морковь и потом еще свекла забрали все внимание на себя. Потом надо было шинковать капусту. Потом пришла очередь картошки. Потом мясо сварилось, в бульон нужно было класть капусту, через пять минут – картошку. Все это требовало внимания, внимания, внимания. Петя почувствовал натуральную усталость. Не то утомление, которое он чувствовал после отладки глючного джава-скрипта, и не то, какое бывает после долгого рубилова в сети. Это была честная усталость. Не физическая, но близко к тому. Он слушал, как булькает в кастрюле варево, куда он добавил лаврушки и мелкой зелени, и ему было хорошо.
Потом вспомнилась нанесенная Лаврентием обида. На этот раз она повернулась другим боком. Васечкин вдруг подумал, что Лаврентий уже забыл про свою фразу. А вот он, Петя, будет помнить ее всю жизнь. Потому что слабак, ничтожество, лошок, петушок, петух, петух, петух…
– Изыдите, чэрти, – пробурчал Сталин. – Мэшаете мнэ тут.
Гадкие слова пропали. Чувство, однако, осталось.
– И щто ты дэлать будэш? – поинтересовался вождь народов.
– Не знаю, – признался Петя. Ожидая, что Сталин его стукнет или даже поколотит, но что-нибудь подскажет.
Но Сталин молча сидел, только давил на шею.
Васечкин стал думать. Вспомнил, как он удачно решил проблему с опасным Серёжей. Но ничего не придумывалось.
Тогда он попробовал мыслить логически. Есть два варианта. Сделать Лаврентию аватарку со Сталиным или не сделать. Можно было бы, конечно, вместо Сталина поставить какую-нибудь пидарскую порнуху. Или Микки-Мауса. Но он понимал, что Лаврентий в случае чего обернет это против него же – в два счета.
– Что ты дэлаешь? – внезапно спросил Сталин.
– Думаю, – мрачно сказал Петя.
– Пра что ты думаешь? – Вождь народов говорил вроде и ласково, но Васечкин чуял подвох.
– Ну… про Лаврентия… про аву эту дурацкую… не знаю даже… про ситуацию всю эту, – наконец сформулировал он.
– Ты думаешь, что у тэбя ситуация? – В голосе вождя послышалось что-то вроде иронии. – Она тэбэ нужна?
– Нет, – решительно сказал Петя.
– Тагда атдай ее каму-нибудь. Вот этому тваему Лаврэнтию, – вождь пыхнул трубочкой.
– Как?! – чуть не закричал Васечкин.
– Сматры. Если ты сделаещ ему эту картинку с маим партретам, то будэш думать, что прагнулса. Палучица, что ти слабый и плахой. Так?
– Ну вроде бы да, – задумался Петя. Формулировка была корявой, но к ситуации подходила.
– А если нэ сделаешь? Будэш думать, что ты абещал и нэ сделал. И про тебя этот твой таварыщ так скажет. Опять получица, что ти слабый и плахой. Так?
– Именно, – признал Васечкин.
– Тагда сдэлай аватар. Но так, чтобы он удывылся и задумалса. Напрымер. Ты хател паставить мой партрет в мундыре? А ведь в этом вашем ынтернете есть другие маи картынки. Кагда я бил маладой.
Петя идею понял, но она его не вдохновила.
– И что это даст? – спросил он.
– Увыдишь, – сказал вождь народов и на этом умолк.
Петя завернул огонь под кастрюлей и пошел к компьютеру.
Подходящая фотка нашлась через полчаса: это был молодой Сталин в ссылке. Она была даже чем-то похожа на Лаврентия.
Он сделал квадратик сто на сто, отрисовал рамочку, аккуратно все свел, отослал Лаврентию.
Как ни странно, ему стало легче.
– Суп ешь, – напомнил Сталин.
Еще пять минут ушло на поиски половника. Он все-таки нашелся – в том же ящике, где он обнаружил шумовку. Помыл он его уже без напоминаний.
Набрав полтарелки, он уже было понес суп к компьютеру, когда Сталин сдвинул ноги.
– Ешь на кухня, – сказал он. – Нэ нада читать интэрнэт, когда ешь. Ваабще читать не нада. Нада есть.
– Да что ж такое! – Васечкин внезапно сорвался. – Заставили делать невкусный суп, а теперь еще и скучный!
– Тэбэ есть скучна? – переспросил Сталин.
– Да! – выпалил Васечкин. – Потому что все невкусное и скучное!
Он ожидал, что Сталин разразится лекцией на тему правильного отношения к еде. Бабушка, пока была жива, любила поговорить на эту тему. Особенно она почему-то нажимала на тему хлеба – что хлебушек нужно уважать и все такое. Петя ждал чего-то вроде этого, но вождь народов не снизошел до лекций.
– Проста паешь суп. И падумай, сметана нужэн ыли нэ нужэн смэтана.
Чувствуя себя ужасно глупо, Васечкин сел за стол, зачерпнул, съел. Борщ был как борщ – не то чтобы невкусный, но и восторга никакого не вызывающий. Он съел еще ложку, потом еще и понял, что никакой сметаны ему не хочется, а хочется, чтобы борщ был покислее. Потом он вспомнил, что у него есть лимон. Он взял его, отрезал попку, брызнул в тарелку. Стало вроде бы получше. Он стал думать, совместим ли лимон со сметаной, но тут тарелка неожиданно кончилась.
Он закинул ее в мойку и пошел за компьютер. Сталин не препятствовал.
Минут через пять Петя – уже
