– Почему только сейчас? – шёпотом спросил Ким. – Я навёл на них сорок минут назад…
– Такой сегодня день, – подумав, сообщил дежурный координатор. – Третья смерть за последние четыре часа…
Ким прикрыл глаза. Терентий Логовицу, пятнадцать лет. Пятнадцать. После смерти выглядит даже младше…
– Алекс?
– Я знаю. Тебе надо было серьёзнее к ним отнестись, Ким.
– Я не думал… – начал он и понял, что оправдывается. – Я не думал, что…
И замолчал, подавленный нехорошим предчувствием.
Они казались такими безобидными! Такими трусливыми! Он не принял их всерьёз… Это большая его ошибка. Куры бывают так жестоки по отношению друг к другу – куда там волкам…
– Алекс, глянь на статистику по слоям…
– Плохая статистика. Что дальше?
Ким в последний раз посмотрел в лицо погибшего мальчика; Алекс оборвал связь. У него наверняка много других забот…
По корпоративному каналу (уходя из координации, Ким всё-таки оставил себе доступ) он заказал допросы убийц. Почти сразу на его внутреннем экране обнаружилось перемазанное слезами и соплями лицо парня в красном комбинезоне; в присутствии красного цвета кожа убийцы казалась особенно белой.
– …Уже так было! И ничего не было! Мы его пару раз только стукнули… Только пару раз! Легонько! Уже так было! И ничего не было! Он не мог от этого… Он не мог!.. Уже так было!
Молодой врач погрузил капсулу в леталку. Он и сам был белый – не румянее покойника и не румянее убийцы.
* * *
До окончания «Комистра» оставалось сорок пять минут. Ким спустился на станцию подземки; старый театр располагался на живописном островке посреди неглубокого пруда, кажется, пруд напустили уже после того, как построили здание… или одновременно?
Садилось солнце. Вернее, оно давно уже село, но в этом районе такая подсветка – в сумерках здесь включается «второй закат», и горит до самой полночи…
От подземки Ким шёл через старинный квартал – двух- и трёхэтажные домишки ещё прошлого века, сохранившиеся здесь не иначе, как в музейных целях; над озером висел реденький туман. Старый театр отражался с воде вместе со всеми своими неуклюжими колоннами, и восемь ажурных мостиков вели к нему с берегов, напоминая паучьи лапы…
Где-то жгли листву. Запах был из Кимова детства.
Зачем, подумал он устало. Где их родители… где их учителя? Почему не объяснили, чем может кончиться игра с таким вот костром из опавших листьев?
Он огляделся, пытаясь понять, откуда дым; а потом, будто по наитию, вызвал на экран укрупнённое изображение театра.
Ч-чёрт…
– Координация? «Комистр», противопожарная система… Дистанционка есть?
– Есть, вижу картинку, даю команду… Тушение пошло.
Ким был уже над озером. Тонкая спинка моста раскачивалась, по тёмной воде бежала рябь. Киму казалось, что он слышит чей-то крик – тонкий, приглушённый стенами.
Дыма не становилось меньше.
– Координация? Есть тушение в «Комистре»?
– Вижу отчёт о тушении в «Комистре»…
Ким попытался связаться с Александрой. Нет связи – разумеется, они все отключаются перед действом, таково условие постановщиков…
Дым валил уже из нескольких окон на нижнем этаже. Горел пластнатур. Нетоксично, зато вонь тошнотворная.
– Каманин на связи. Проверь тушение в «Комистре».
– Вижу отчёт…
– А я вижу дым!.. Свяжись со службами…
– Нет ответа… Идиоты, что у них там… Прогнило всё? Нет связи…
– «Комистр» на связи… Координация?
– Эй, вы, чепешники, у вас задымление! Противопожарка работает или нет?!
– Какая… У нас нету… Отключена…
– Что?!
Ким спрыгнул с моста на неровные, под старину, плиты перед зданием театра. Перед глазами у него прыгал инженерный отчёт – противопожарка в театре действительно была на реконструкции два года назад и с тех пор так и не…
Сразу несколько мыслей. Первая: почему именно сегодня? Когда чуть не на моих глазах погиб ни в чём не виновный пятнадцатилетний парень?
Вторая: ну почему до них ничего не доходит?! Кто отвечает за это чёртову пожарку, ведь отвечает кто-то…
А давай зажигать спички и кидать их на ковёр?
А давай выбросим этот огнетушитель и на его место поставим стереоэкран?
Семейное зрелище. От четырёх до ста четырёх.
«Пусть твоя правая рука пугает их расплатой и смертью, а левая пусть успокаивает и говорит, что смерти нет – вот как в «Комистре»…
– Александра?!
Нет ответа.
– Координация – «Комистр» – общая тревога…
– Есть тревога. «Комистр» – тревога – пожар, пожар, пожар…
Вход в театр был устроен с элементами виртуалки; сейчас иллюзия отключилось, вместо заманчивой тьмы и замшелых фосфоресцирующих стен показались гладкие бетонные блоки и широкая металлическая дверь. Из двери, едва не сшибая Кима, выскочила женщина лет шестидесяти с двумя крохотными девчонками, которые, казалось, летели за ней по воздуху…
У женщины были выпученные от ужаса глаза. Ким успел подумать: она прежде всего спасает детей. Она из наших, из допандемных…
Люди бежали, сталкиваясь, грозя затоптать друг друга; сквозь суету и помехи в сети Ким вдруг принял вызов от Александры.
– Где?!
– Здесь дым, полно дыма…
Дым стоял стеной, выедал веки, по внутреннему Кимову экрану бежали помехи; на инженерной схеме значились четыре механические лестницы, из которых сработали две…
И вдруг – р-раз! – одновременно раскрылись окна по всему фасаду, квадратные окна, прежде скрытые металлическими шторками. Из всех одновременно хлынул дым, и Ким направил обе сработавшие лестницы к окнам третьего этажа…
В небе наконец-то появилась первая пожарная леталка.
Ким карабкался вверх. Лестница была без эскалатора; он был уже почти у цели, когда из окна второго этажа – по счастью, не прямо под Кимом, а значительно левее – с радостным хлопком выпрыгнуло, как на резиночке, оранжевое пламя.
– Сколько…
«Справка. В помещении «Комистра» сейчас находятся триста двадцать взрослых и сто пять детей… Сто четыре ребёнка… триста восемнадцать взрослых… сто три ребёнка…»
Статистическую считывалку они себе поставили, подумал Ким с ненавистью. Считывалку, чтобы тешить самолюбие… А элементарную пожарку!..
«Двести девяносто три взрослых… девяносто восемь детей… девяносто пять детей… двести семьдесят взрослых… двести семьдесят один взрослый!»
Ким спрыгнул с подоконника. Коридор был пуст, распахнутые двери вели в зал. Внизу, в партере, уже никого не было – все толпились у выходов; по правой стороне портала растекался, как богатая мантия, очень яркий короткошёрстный огонь, а слева была глубокая, казалось, ощутимая на ощупь темнота, и там, кажется, продолжался кусочек спектакля – танцевали зеркальные призраки, ни живые, ни мёртвые, ни реальные, ни иллюзорные…
