– Фуксия! – крикнул он, – найдите отца и попросите, чтобы он метнул в окно свою трость с нефритом.
Лорд Сепулькревий, только что справившийся с новым приступом паники, для чего ему пришлось чуть ли не насквозь прокусить губу, откликнулся на удивление ровным голосом сразу после того, как Доктор протрубил свое поручение.
– Где ты, Флэй? – спросил он.
– Я здесь, – отозвался Флэй, оказавшийся в нескольких футах за его спиной.
– Подойди к столу.
Флэй и Фуксия придвинулись к столу, нащупав его руками.
– Ты у стола?
– Да, отец, – ответила Фуксия, – мы оба здесь.
– Это ты, Фуксия? – вступил новый голос, голос Графини.
– Да, – ответила Фуксия, – как ты?
– Ты не видела пеночку? – спросила ее мать. – Птицу мою не видела?
– Нет, – ответила Фуксия. Дым выедал ей глаза, мгла дышала ужасом. Как и отцу, ей уже пришлось дюжину раз бороться с рвущимся из горла криком.
С дальнего конца библиотеки вновь зазвенел голос Прюнскваллора:
– К дьяволу пеночку и всех пернатых собратий ее! Флэй, нашли вы что-нибудь, чем можно разбить стекло?
– А ну-ка подите сюда, Скваллор… – начала Графиня, но не смогла закончить, поскольку легкие ее наполнились черными спиралями дыма.
На несколько мгновений в зале не осталось никого, способного выговорить хоть слово, дышать с каждым мигом становилось все труднее. Наконец послышался голос Сепулькревия.
– На столе, – прошептал он, – пресс-папье… медное… на столе. Быстрее… Флэй… Фуксия… найдите его. Нашли?.. Пресс-папье… медное.
Пальцы Фуксии почти сразу наткнулись на тяжелый предмет и тут же комнату осветил язычок пламени, взвившийся между книг справа от неиспользуемой двери. Он почти сразу исчез, точно язык гадюки, но мгновение спустя выстрелил снова и, завиваясь слева направо, понесся багровой спиралью вверх по золотым и пупырчатым корешкам книг Сепулькревия. На этот раз огонь не заглох, но вцепился в кожу переплетов мириадами трепещущих щупалец, заставив названия книг просиять в эфемерной их красе. Фуксия так никогда и не смогла забыть этих первых ярких названий, казалось, возвещавших о собственной гибели.
На несколько мгновений наступила мертвая тишь, но тут Флэй, хрипло вскрикнув, бегом устремился к полкам, стоявшим слева от входа. Огонь осветил лежавший там на полу тюк тряпья, и лишь когда Флэй поднял его и перенес на стол, все с ужасом вспомнили о забытом восьмидесятилетием старце – ибо тюк этот был Саурдустом. Не сразу удалось Доктору понять, жив ли он или умер.
В то время как Прюнскваллор пытался вернуть дыхание старику, лежавшему в своем багровом тряпье на мраморном столе, Сепулькревий, Фуксия и Флэй встали под окном, теперь хорошо видным, видным со все возраставшей, пламенеющей ясностью. Сепулькревий первым метнул тяжелое пресс-папье, но попытка его оказалась жалкой, став окончательным доказательством (если в нем еще кто-то нуждался), что Граф не был человеком действия и неспроста провел всю жизнь среди книг. Следом испытал свою сноровку Флэй. Однако и Флэй, хотя высокий рост давал ему некоторые преимущества, преуспел не многим больше хозяина по причине переизбытка кальциевых отложений в его локтевых суставах.
Пока они так упражнялись, Фуксия начала карабкаться вверх по полкам, футов всего на пять не доходившим до окна. Она взбиралась по ним и слезы застилали ей глаза, буйно стучало сердце, книги летели на пол, освобождая место для рук и ног девочки. То было трудное вертикальное восхождение, трудное тем более, что полированные полки не позволяли сколько-нибудь надежно ухватиться за них.
Графиня тем временем забралась на балкон, в углу которого отыскала безумно бьющуюся птицу. Выдернув прядь своих темно-красных волос, Графиня прижала крылья пеночки к ее тельцу, аккуратно обвязала их, на мгновение приложила пульсирующую грудку к щеке и опустила пеночку в вырез своего платья, и та, соскользнув в поместительный, полуночный простор ее бюста, мирно улеглась меж огромных грудей, без сомнения решив, когда ей удалось оправиться от испытанного ужаса, что попала в гнездо гнезд, более мягкое, чем мох, неразоримое, согретое баюкающим течением крови.
Прюнскваллор, окончательно удостоверясь, что Саурдуст мертв, приподнял один из лоскутов багровой мешковины, спадавшей с дряхлых плеч на мраморный стол, и прикрыл им глаза старика.
Затем он через плечо оглянулся на языки пламени. Те разошлись уже широко, охватив почти четвертую часть восточной стены. Жар становился нестерпимым. Следующий взгляд Доктор обратил к двери, к той, что оказалась запертой столь загадочным образом, и увидел нянюшку Шлакк, скорчившуюся с Титусом на руках прямо под замочной скважиной, в единственном возможном для них месте. Если только удастся выбить окно и соорудить под ним некую постройку, они, может быть, еще и успеют выбраться наружу, хотя как, во имя небес, удастся им спуститься с той стороны, это тоже вопрос. По веревке, быть может. Но где ее взять, веревку – да если на то пошло, какую такую постройку смогли бы они соорудить?
Прюнскваллор оглядел библиотеку, надеясь увидеть что-нибудь, чем можно будет воспользоваться. Он увидел Ирму, ничком лежавшую на полу, дергаясь точно угорь, обезглавленный, но еще сохранивший кое-какие представления о том, кто он такой. Красивая узкая юбка ее задралась, смявшись на бедрах. Наманикюренные ногти судорожно скребли доски пола. «Пусть подергается, – быстро сказал себе Доктор. – Ею мы успеем заняться потом, бедняжкой». И он перевел взгляд на Фуксию, добравшуюся уже почти до самого верха и рискованно изогнувшуюся, протягивая руку за отцовской тростью с набалдашником из черного нефрита.
– Держитесь крепче, Фуксия, девочка моя!
Фуксия с трудом признала долетевший снизу голос Доктора. На миг все поплыло перед ее глазами, цеплявшаяся за полку правая рука задрожала. Но понемногу в глазах прояснело. Нелегко было замахиваться левой рукой, однако девочка отвела ее подальше назад, приготовляясь одним резким движением ударить в стекло.
Графиня, облокотись о перила балкона и тяжко кашляя, наблюдала за нею, а в промежутках между сейсмическими приступами поглядывала на птичку у своей груди и посвистывала, оттягивая указательным пальцем вырез платья.
Сепулькревий смотрел на дочь, повисшую на середине стены среди пляшущих в багровом свете книг. Пальцы Графа снова сцепились в опасной схватке, но изящный подбородок его был поднят, а к меланхолии в глазах примешивался страх, отнюдь не больший того, какой мы в подобных обстоятельствах сочли бы естественным для всякого нормального человека. Дом его книг был охвачен огнем. Жизни его грозила опасность, но он стоял совершенно спокойно. Впечатлительный разум Графа отказал окончательно – слишком долго порхал он по миру абстрактных философских систем, и этот, иной мир, мир практических и решительных действий, повредил устроение его. Ритуал, который тело Графа исполняло вот уже пятьдесят лет, ни в малой мере не приуготовил его к неожиданностям. Словно зачарованный странным сном, следил он за Фуксией, между тем как руки его продолжали сражаться одна с другой.
