Холод окатил меня, и я подавила дрожь.
— Мы были настолько счастливы тогда. Я знала, что не задержи я твоего демона здесь, он пошел бы к тебе, и могу себе представить, как бы вы повеселились. Я сразу же поняла, что это был не твой отец. Твой папа никогда не улыбался так, как он. Жестоко и мстительно.
Мое дыхание участилось, и я посмотрела на ее руки, как будто они могли показать предел ее сурового испытания. С ней всё в порядке. Ладно, с ней не всё в порядке, но она здесь и невредима. По крайней мере, физически. Она говорила с Алом всю ночь, чтобы он не пришел ко мне. Боже, помоги ей.
— Хочешь кофе? — Весело сказала она. — Я как раз немного сварила. Она посмотрела на свою пустую кружку, чистую-чистую, без следов кофе. Шок заставил её вздрогнуть, затем внушил отвращение, когда она увидела кофеварку и поняла, что кофе никогда не варился.
— Давай-ка ложись в постель, — сказала я. Я хотела спросить ее о своем настоящем отце, но она пугала меня до дрожи. Я и раньше это видела, но тогда все было не так серьезно, как в этот раз. Я должна вызвать ее врача. Найти ее чары.
— Идём, мам, — сказала я, вставая и пытаясь заставить ее подняться. — Все будет хорошо.
Она отказалась двигаться, и когда мама заплакала, я разозлилась на Ала. Как он посмел войти в дом моей мамы и довести её до такого состояния. Я должна была привести её на ночь в церковь. Я должна была сделать хоть что-нибудь!
— Я так скучаю по нему, — сказала она, слезы в ее голосе заставили сжаться мое горло, и я отступила, — он любил нас всех так сильно.
Обняв ее, я подумала, что жизнь жестока, когда ребенок должен успокаивать родителя.
— Всё хорошо, мама, — прошептала я, и ее узкие плечи задрожали.
— Все закончилось. Демон сделал всё это, только чтобы причинить тебе боль. Это закончилось, и он больше этого не повторит. Я обещаю. Ты можешь остаться со мной, пока не найдется способ остановить его.
Страх оплел мою душу и сдавил её. Я обменяюсь именами с Алом, чтобы это остановить. Другого выхода нет.
— Смотри, — сказала мама и всхлипнула, придвигая к себе альбом и отрывая его. — Помнишь эти каникулы? Вы так загорели, как никогда раньше. Робби действительно не хотел обидеть тебя, назвав неудачницей.
Я попыталась закрыть альбом, но она не позволила.
— Мама, прекрати рассматривать эти фотографии. Это только причиняет тебе боль, — сказала я и напряглась при звуке открывающейся парадной двери.
— Алиса? — Раздался сильный мужской голос, резонирующий и раскатистый, как гравий, и мое сердце подскочило, когда я узнала его.
— Это был не я, — оправдывался он, приближаясь. — Господи, Алиса, я не говорил ей. Ты должна мне верить. Это Трент. И он должен вытащить свою задницу из твоего дома, иначе я разорву его на маленькие кусочки зеленого…
Я изумленно таращилась на происходящее, мой пульс застучал, как молот, когда Таката шагнул в комнату, решительный и сердитый. Его длинные руки были сжаты в кулаки, лицо покраснело, а дреды раскачивались. Он был в джинсах и черной футболке, из-за которых выглядел тощим и обычным. Его слова прервались, и он, вздрогнув, споткнулся, когда увидел меня, обнимающую маму. Его измученное лицо стало мертвенно-бледным, и он сказал ровным голосом:
— Там не ваш автомобиль. Это машина Трента.
Моя мама тихо плакала, и я глубоко вздохнула.
— Я не могла найти свой автомобиль, поэтому взяла его, — я не чувствовала себя особенно возбуждённой, и, сглотнув, вспомнила, как администраторы его группы прислушивались к моему спору с Трентом. И тут всё рухнуло.
— Вы? — Сказала я, и мой голос сорвался на писк. Была только одна причина, чтобы он приехал сюда и вошёл, как будто имел на это право. Мое лицо вспыхнуло, и я бы вскочила, если бы моя мать не вцепилась в меня мертвой хваткой, удерживая силой.
— Вы!
Глаза Такаты были широко открыты, и он качнулся на шаг назад, подняв длинные руки вверх, как будто сдаваясь.
— Я сожалею. Я не мог сказать тебе. Я обещал твоим маме и отцу. Ты не знаешь, как это трудно.
Трудно для вас? Я уставилась на него, шокированная и разгневанная. Дерьмо на тосте. “Красные Ленты” были обо мне. Мой взгляд скользнул по нему, и он стал выглядеть виноватым. Пошло всё это к черту, вся его карьера была построена на выставлении всем напоказ его гребаного чувства вины за то, что оставил меня и мою маму.
— Нет, — сказала я, отодвигаясь, поскольку моя мама качалась взад-вперед, потерявшаяся в своём личном аду. — Вы и моя мама… нет!
Мама глубоко и мучительно зарыдала, и я прижала её ближе к себе, разрываясь между жалостью и гневом на Такату.
— Я не могу больше это вынести, — она бормотала, пытаясь вытереть лицо. — Так не должно быть. Так не должно было быть совсем! — Воскликнула она, и мои объятия ослабли. — Тебя здесь не должно быть! — Закричала она, вырываясь из моих объятий и глядя на Такату. — Она не твоя дочь. Она дочь Монти! — Бушевала она, покрасневшие глаза сверкали, а ее волосы совсем растрепались. — Он бросил все ради нее и Робби, когда ты уехал в погоне за славой. Пожертвовал своими собственными мечтами, чтобы поддержать нас. Ты сделал свой выбор, и ты не имеешь права вернуться. Рэйчел не твоя! Я не могу… — она пошатнулась, и я подхватила ее. — Я хочу, чтобы это прекратилось! — Пронзительно крикнула она, и я отступила назад, когда она повисла на мне, как слепая.
— Уходи! Уходи! Прекрати всё это!
Потрясенная, я попятилась, пока не прижалась в испуге к стойке. Я не знала, что делать. Моя мама рыдала, обхватив себя руками и опустив голову, и я боялась тронуть ее.
Таката не смотрел на меня. Со сжатыми челюстями и глазами, сверкающими от непролитых слез, он пересек комнату и без колебаний обхватил ее своими длинными жилистыми руками.
— Уходи, — рыдала она, но он сжал ее руки между ними, и не было похоже, что она действительно хотела, чтобы он ушел.
— Шшшш, — напевал он вполголоса, пока моя мама таяла в его объятьях, прижав голову к его груди и рыдая. — Всё хорошо, Элли. Всё будет хорошо. Робби и Рэйчел принадлежат Монти. Они не мои. Он — их отец, а не я. Все будет отлично.
Я уставилась на него, сравнивая его рост и свой, разглядывая мои спутанные завитки в его дредах, отмечая свою худощавую прочность в его членах. Мой пристальный взгляд опустился к его ступням в паре шлёпок — моим ступням на чужом теле.
Прислонившись к стойке, я прижала руку к своему животу. Мне становилось плохо.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — плакала моя мама уже тише, а Таката укачивал ее стоя.
— Ты прекрасна, — утешал он, его руки обнимали её, но его глаза смотрели на меня. — Всё пройдет, и ничего не изменится. Ничего не должно измениться.