Сешеп живет во внутреннем дворе моего маленького дворца, который местные жители считают храмом. Когда ей хочется мяса, она охотится у края пустыни, убивает чисто и ест досыта.
Люди узнали, что она любит загадки, и странники приходят издалека, чтобы поклониться ей, посмотреть в зелёные глаза и неторопливо обменяться вопросами и ответами. Ходят слухи, что она пожирает тех, кто не смог отгадать ее загадок, но это редко кого останавливает, а Сешеп — очень забавляет.
Солнце здесь жёлтое, цвета ее шкуры, она жмурится на него, как кошка.
Мне кажется, она счастлива.
Анубиса и Атефа считают живыми богами, они живут в передних покоях дворца и принимают подношения — фрукты, жареных птиц, горький мёд пустынных пчёл.
Они стали очень сильны, когда мы строим дома и мосты, они вдвоем выполняют работу двадцати людей и переносят огромные тяжести. С каждым годом они растут всё выше, я уже едва достаю им до груди.
Я не знаю, счастливы ли они, и могут ли такие, как они, быть счастливыми.
Ночами я смотрю на яркие звёзды в чёрном бархатном небе над дворцом и думаю о своём брате Аха. Иногда — с ненавистью, иногда — с тоской, но чаще всего — со страхом.
Ведь мы с ним одинаковы, а значит, он тоже — Акер Анх.
И когда-нибудь он может это осознать и шагнуть вслед за мною в мой мир.
Я создаю сильное государство и обучаю армию.
Я буду готова.
♂ Пилигримы
Майк Гелприн
2013-й
На подъезде к лос-анджелесскому аэропорту мы угодили в пробку.
— Опаздываете, сэр? — озабоченно осведомился таксист, молодой, вычурно стриженый парень, чёрный, как моя сущность.
Я не опаздывал никуда и никогда. Понятие «опоздать» смысла для меня не имело.
— Да, — сказал я вслух. — Времени нет совсем. Дойду пешком.
— Простите, сэр? — таксист явно решил, что ослышался.
Я протянул ему стодолларовую купюру.
— Сдачи не надо.
— Сэр, — таксист изумлённо потряс головой. — До ближайшего терминала ещё три с половиной мили, а пробка через четверть часа рассосётся.
Я пожал плечами, выбрался из машины и захлопнул за собой дверцу. Лишних четверть часа в обществе пилигрима наверняка скверно обернутся для парня. Он и так провёл наедине со мной немало времени, пока вёз из Мид-Вилшира, а значит, неприятности ему обеспечены. Что поделаешь — такова жизнь. Мы, пилигримы, скитальцы, странники приносим с собой беду. Таксисту просто не повезло, как не повезло бы на его месте любому другому.
Нехотя уплывало на запад равнодушное солнце. Налетающие с океана порывы ветра ерошили перистую листву на макушках пальм. Покидали временное гнездовье, чтобы разлететься по свету, стальные птицы.
Надо, наконец, выучиться водить машину, думал я, шагая по узкой обочине мимо едва ползущей вереницы автомобилей. Тогда можно было бы угнать первую попавшуюся и не думать о том, угодит ли парень в аварию, подцепит поганую хворь или, к примеру, нарвётся на нож из-за того, что его угораздило притормозить, когда я поднял руку.
С другой стороны, я мог добраться до аэропорта и на автобусе. Тогда несчастье разделилось бы между пассажирами, обернувшись для каждого неприятностью, а не бедой. По правде сказать, я попросту не знал, что лучше. А скорее — что хуже, потому что понятие «лучше» по отношению к пилигриму смысла не имело. Оно было нонсенсом, таким же, как, к примеру, понятие «добро».
В Штатах я пробыл семь месяцев, успев посетить восемьдесят городов. На Земле их два с половиной миллиона. Двадцать тысяч лет, чтобы обойти все. Правда, последним для скитальца может оказаться любой. В который раз подумав об этом, я невесело хмыкнул: какой именно, было неведомо, и оставалось лишь надеяться, что рано или поздно мне повезёт. Или не повезёт, в зависимости от того, как на это смотреть.
Я покидал страну, оставляя за собой ураган Сэнди, бостонский теракт, оклахомский торнадо и сотню-другую несчастий рангом пониже. Что ж — моей вины в устройстве мироздания нет. Беды и катаклизмы случались там, где я побывал, вот уже третью тысячу лет. А там, где побывали другие странники — ещё дольше.
* * *
Токио, Мельбурн, Владивосток, Манила, Сингапур… Покидая страну, я никогда не задумывался, куда отправлюсь. Жизнь пилигрима — непрерывная цепь случайностей. Ни один из нас не знает, что будет с ним завтра. И что будет завтра там, откуда он ушёл. Нет разницы, летишь ли ты из Британии в Гану, едешь из Швейцарии в Чехию или плывёшь из Исландии в Швецию. Главное — не оставаться на месте. Оседло жить мы не можем — фактически, не имеем права. Два дня в одном городе, три, максимум четыре, пока не убедишься, что он не последний. Если остаться дольше, на город обрушится беда. Землетрясения, ураганы, цунами, пожары, наводнения, войны ярились там, где пилигримы задерживались.
Когда-то мне было наплевать. Давно, очень давно, когда по сравнению с тяготеющим над такими, как я, проклятьем, всё остальное казалось неважным. Тогда я думал, что главное — жить. Любой ценой живым уйти из сегодня в завтра, и пускай за спиною холера, резня, нашествие, извержение вулкана, кровавый переворот — всё это не моё дело. Там, где прошёл пилигрим, люди мрут от голода и болезней? Грабят, насилуют, вешают? Не моя забота, потому что я — не человек. Наложившая проклятие неведомая сущность вычеркнула меня из списка людей.
Потом настали времена, когда я расхотел жить. За ними — когда пытался прекратить жить. Я бросался в реки с мостов и на мостовые с церковных башен. Я стрелялся и дрался на шпагах с завзятыми бретёрами, с ножом в руке выходил против разбойных банд. Я глотал яды и переступал пороги чумных бараков. Я не преуспел. Меня не брали ни хворь, ни пуля, ни нож, ни петля.
Тогда я смирился. А затем и понял, что безразличие осталось в прошлом. Что мир, в котором я вынужден жить — мой мир, и я его разрушаю…
Я огляделся по сторонам. Из аэропорта следовало убраться как можно быстрее, до того, как рухнет зашедший на посадку авиалайнер или под регистрационную стойку подложат бомбу. Я решительно пересёк зал отправления, миновал внушительную очередь и двинулся к турникету.
— Сэр, ваш паспорт, пожалуйста, и билет.
Я пошарил по карманам. Из левого выудил меню китайского ресторанчика, из правого — одноразовый автобусный проездной.
— Благодарю вас, сэр. Проходите. На Канберру ворота номер семь, на Ченнаи — четырнадцать, на Харбин…
Я почесал в затылке, и этого мгновения мирозданию хватило, чтобы сделать выбор.
— Полечу в Харбин, — услышал я собственные слова.
Были времена, когда я задумывался, какая сила принуждает меня повернуть на дорожной развилке направо или осадить коня у ворот постоялого двора. Потом перестал. Я странствовал по свету, иногда выбирая направление по собственной воле, чаще — повинуясь воле чужой. Так было заведено. Кем заведено, я не ведал.
— Разумеется, сэр. Направо и вниз, пожалуйста.
Я на секунду замешкался. Таможенник уже переключился на следующего пассажира.
— Прошу прощения, — окликнул я его. — Я несколько поиздержался. Не могли бы вы…
— Конечно, сэр. Сколько вам нужно?
Пока он суетливо вытаскивал из-за пазухи бумажник, я успел передумать.
— Забудьте.
Таможенник отвернулся и мигом забыл. Я тоже. Без денег я вполне мог обойтись, так же, как без дебетовых и кредитных карт, ключей, багажа или удостоверений личности. Иметь на всякий случай купюру-другую, конечно, не помешало бы, но попросить взаймы без возврата я мог и у кого-нибудь побогаче. Тем более, что удобнее будет одолжиться в юанях.
* * *
Я почуял собрата, едва пересёк зал прибытия и выбрался из здания терминала к стоянке такси аэропорта Тарпин. Меня заколотило. Нас было мало, нас было очень и очень мало, но иногда мы случайно встречались. В прежние времена — на перекрёстках проезжих дорог и торговых путей, ныне — на вокзалах, на пристанях и в аэропортах. Редко, крайне редко — бывало, я не видел пилигрима столетие, а то и два.
