— Что ж, мистер О`Хара, через час меня ожидают с докладом Его Величество и Премьер, так что если Вам есть что добавить к словам констебля…
Подслушивать я не стал. Не моя это работа, раскрывать преступления — а свою службу я сегодня уже исполнил.
Спустившись в общий зал я заполнил свой журнал дежурства, сдал его по смене, выслушал напоминание сержанта о том, что завтра мне дежурить по участку, и отбыл домой, в полицейское общежитие, в котором Корона мне, как полисмену, предоставляла бесплатную комнату. Еще полагался кусочек придомового участка для выращивания продуктов, и сарайчик, для разведения кур или кроликов, но их я, за малую плату, уступил своим соседям, чете Донованов. Им с их-то тремя карапузами эта вся свежатинка нужнее, а я лишний фартинг надежнее собственными руками в свободное время сшибить смогу. Кастрюльку там запаять, гвоздей из толстого прутка нарубить и заточить, еще чего по мелочи.
А еще у меня есть увлечение, механические штуковинки с тонким механизмом. Делать у меня их, конечно, не получается, чинить пока тоже не особо успешно выходит, но я стараюсь. Сейчас вот, перекушу после службы, и полчасика уделю ремонту напольных часов с боем. Ходить они у меня уже ходят, пускай и недолго, но вот врут при этом совершенно безбожно. Ничего, я настойчивый, и починю их всенепременно! Рано или поздно.
Глава IV
В которой повествуется о том, что настоящий констебль всегда на посту — даже во внеслужебное время, — а также о том, как задержание пьяницы может пролить свет на обстоятельства загадочного убийства.
Хорошо это, вот так вот, ранним майским вечерком, когда солнце уже закатилось и небо налилось темнотой, сохранив, впрочем, остатки дневной синевы, а легкий сумрак не превратился в непроглядную тьму, когда зажглись, подобно волшебным огням Ши над холмами, газовые фонари, когда дневная суета города улеглась, но улицы и площади не стали безлюдными окончательно, когда пыльные рабочие наряды прохожих сменились на более нарядные, вечерние, костюмы и платья — хорошо это, совершить в такое время прогулку с любимой девушкой под руку. Пройтись по набережной эдаким гоголем-щеголем, в новеньком, почти и неношеном костюме, подобно многим подобным парочкам, поболтать с милой подругой сердца, крепко прижимающейся к тебе, сорвать украдкой поцелуй с ее губ, покуда не видит никто, полюбоваться видами, да построить планы на будущее. И пофорсить, конечно — гляньте все, какая у меня невеста раскрасавица. Поглядите, какая нарядная, да справная, да какой букет я ей подарил роскошный.
Маклеод слово свое сдержал, и цветы, увязанные голубой лентой из шелка, меня после окончания дежурства уже ждали. Сам мистер Коннор, правда, был занят, ну так и мне было не до него — меня Мери дожидалась. Ух, как она взвизгнула восторженно, когда я ей букет преподнес, ох как глаза заблестели восторженно! Вот ради таких-то, доложу вам, моментов жить и стоит.
Попеняла она мне, правда, что дорого это и зря я ее так балую, ну да это не от сердца было.
И пошли мы с моей разлюбезной на променад, сладостей я ей накупил, поворковали опять же — всё как у людей. Я ее потом до дома сопроводил — она горничной у соседки мистера Крагга служит, и та, старая ведьма, поздно ей возвращаться не велит. Поцеловал на прощание — как же без этого? Да и полетел домой окрыленный.
— Деньгу гони, дура! — донесся до меня голос из подворотни, когда я уже почти был на месте. — Быстро, а то кровь пущу!
— Прошу вас, только не убивайте, я все отдам! — ответил жалкий, трясущийся голос.
Ну вот. Все настроение испортили. Мало мне службы, так я и свободное время на всяких жуликов тратить должен? Эх, а делать нечего — в форме я, или нет, но всеж-таки констебль.
— Стоять, бояться, полиция! — гаркнул я, врываясь в подворотню, и тут же чуть не получил в брюхо несколько дюймов стали.
Мозгляк какой-то, вот слов нет на него, респектабельного старичка в уголке зажал, да ножичком перед его лицом поигрывал, а как увидал меня, так и бросился, словно цепной пес. Огорчил он меня, крепко расстроил таким вот своим поведением — я аж с правой его встретил, а не с левой. Ну и кто теперь виноват, что у него челюсть в трех местах поломана?
Потом, конечно, по третьей форме сигнал свистка подал, дождался телепеней с Четвертого участка, сдал им на руки потерпевшего и супостата, да и домой пошел. Рапорт, его и завтра написать можно.
Ну и не выспался, конечно — не один же миг это все заняло. Так что с утра, заступая на дежурство в участке, был я хмур и весьма себе зол.
— Твой вчерашний заарестованый в себя пришел, инспектора требует. — сообщил мне ночной дежурный.
— Хм? Который? — я не сразу вспомнил, что вчера поместил к бродягам пьянчужку. — Та пьянь, которую сдал мне Стойкастл? Он что же, намерен жаловаться?
— Я-то почем знаю? — зевнул констебль. — Говорит, хочет сообщить о преступлении, что отравили его якобы.
— Все бы так травились, вином да вискариком. — хмыкнул я.
— А ты знаешь… А ведь от него, пожалуй, что и не несет.
— А и верно, и когда я его сюда волок, тоже запаха не чувствовал. Вот, чудно. — я покачал головой. — Ну, иди отсыпайся, посмотрю я, кто его там несвежим пивом травил.
Заняв место за конторкой дежурного и расписавшись в журнале приема смены, я попросил одного из констеблей доставить вчерашнего напившегося джентльмена. Пару минут спустя тот уже стоял предо мною, и вид у него был при том совсем неважнецкий. Впрочем, несмотря на изрядную, после ночевки в камере, помятость, оказался он весьма энергичен.
— Констебль, я хотел бы сделать заявление о преступлении! — с порога заявил он, так и не дав произнести заготовленную укоризненную фразу "Что же Вы вчера так напились-то, мистер?"
— Понимаю. — я кивнул ему на стул. — Но никак не могу оформить Вам явку с повинной. Вот, изволите ли видеть, рапорт констебля Стойкастла…
Я положил на столешницу исписанный корявым почерком лист бумаги.
— …а вот, извольте видеть, журнал обхода, по которому он Вас мне передал. — я выложил еще и раскрытый журнал обхода, после чего повернул к нему журнал дежурства по участку. — И вот, видите ли, отметка о Вашем задержании с описью бывшего при Вас имущества. Вы проверьте, ничего ли не пропало?
С последними словами я высыпал его барахлишко из льняного мешочка.
Задержанный рассеяно оглядел свои вещи, быстренько глянул на монеты и ассигнации в кошельке, и отрицательно покачал головой.
— Нет, констебль, все в полном порядке. Только я хотел сказать не о…
— Давайте-ка по-порядку, мистер. — я придвинул к себе лист чистой бумаги и обмакнул в чернильницу перо. — Как Вас зовут, каков Ваш род занятий?
— Э-э-э… — слегка растерялся тот. — Фемистокл Адвокат, репортер "Светского хроникёра". Но, послушайте же, констебль!..
— У Вас ранее были приводы в полицию, сэр? — я не дал себя сбить, заполняя протокол.
— Что? — возмущенно задохнулся газетчик. — Да никогда в жизни!
— Это очень похвально, мистер Адвокат. На первый раз выношу Вам предупреждение и можете быть свободны, но в случае повторения непотребства мы будем вынуждены доставить Вас к мировому судье и сообщить о вашем неподобающем поведении в редакцию. — я тяжелым взглядом посмотрел на него, и все же не сдержался от использования заготовки. — Что же вы так вчера-то назюзюкались, сэр?
— Да я Вам об этом уже битый час тут толкую, констебль! — взъярился тот. — Меня отравили! И не меня одного! Мы пили чай, когда я это почувствовал, а леди стали без чувств падать! Да я!..
— По порядку, сэр. — прервал его я. — Где пили, что пили, с кем пили, в каком заведении?
— Заведении? Ха! А это забавно. — воскликнул репортер. — Непременно надо довести до ушей матери Лукреции, как Вы назвали ее обитель! Думаю, она будет долго смеяться.
— Стоп. — я попытался собрать в кучку разбежавшиеся мысли. — Вы, мистер Адвокат, утверждаете, что вчера пили чай в монастыре Святой Урсулы и Вас там отравили?
