— Мне кажется, граф, еще минуту назад вы предлагали мне план хладнокровного убийства. А теперь вдруг переключились на Дилана?
— Вы уклоняетесь от ответа на мой вопрос?
— Нет, отчего же. — Алек пожал плечами: — Мне кажется, Дилан прекрасный солдат и друг. Я бы добавил, еще и хороший союзник. Ведь это он помог мне попасть на ту сегодняшнюю встречу. Без него мы бы тут с вами сидели и не имели ни малейшего представления о том, что происходит на этом корабле.
— Союзник, значит. — Фольгер снова сел, опустив взгляд на расстеленную по столу карту. — Что ж, пусть так. Значит, Тесла утверждает, что может выпалить из этого своего оружия по любой точке земного шара?
— Что-то я сегодня, граф, не поспеваю за ходом ваших мыслей. Хотя да, он утверждает, что способен поражать цели на любом расстоянии.
— Но откуда у него такая уверенность, если тот первый эпизод произошел, по сути, случайно?
Алек вздохнул, пытаясь мысленно вернуться к встрече. Тесла распространялся насчет этого достаточно подробно. Несмотря на разглагольствования о тайне, хранитель секретов из ученого был никудышный.
— Он работал над этой проблемой шесть лет, с той самой случайной осечки. Из газет он знал, что в сибирской глуши что-то произошло, нечто чрезвычайное. И вот теперь, вымерив точный эпицентр взрыва, он может соответственно откорректировать свои расчеты.
Фольгер кивнул:
— Стало быть, устройство, которое вы собрали вместе с Клоппом, предназначается для поиска эпицентра взрыва?
— Э-э… с чего вы взяли? Вообще-то Клопп говорит, что это металлический детектор.
— А когда приземляется снаряд, то разве после него не остается следов металла?
— Да нет, здесь речь идет совсем о другом. — Алек напрягся, пытаясь вспомнить, как изобретатель характеризовал свое детище. — «Голиаф» — это что-то вроде пушки Теслы. Точнее, он соотносится с земным магнитным полем. Через атмосферу он способен накапливать и делать выброс планетарной энергии буквально по всему свету. Что-то вроде северного сияния, только в миллионы раз мощнее. Как он это описывал, в момент подобного выхлопа воспламеняется сам воздух!
— Я вижу, — подавленно вздохнул Фольгер. — Точнее наоборот, не вижу в упор. Безумие какое-то, в чистом виде.
— Кто бы спорил, — согласился Алек, невольно при этом расслабляясь. Все-таки убивать ученого сумасброда лишь для того, чтобы пресечь поток его воображения, затея сама по себе абсурдная. — Я спрошу у Клоппа, какого он об этом мнения. Да и доктор Барлоу имеет на этот счет свои соображения, в этом сомнения нет.
— Сомнения нет, — глубокомысленно согласился Бовриль.
— И это все, на что способна эта диковина? — махнул рукой на зверка граф. — Повторять слова наобум?
— Наобум, — словно подтвердил Бовриль, хихикнув.
Алек нагнулся погладить мех сидящей на полу тварюшки.
— Я тоже так поначалу считал. Хотя доктор Барлоу полагает, что этот зверок очень даже, — тут он ввернул мудреное словцо, — прозорливо-проницательный. И временами действительно выдает толковые предложения.
— Ну да, — буркнул Фольгер. — Даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время. Хотя ясно как день, что эти существа были всего лишь поводом для догляда по Стамбулу и его окрестностям. Настоящей же целью дарвинистов было не иначе как запустить в пролив своего «Бегемота».
Алек поднял тварюшку себе на плечо. Помнится, в Стамбуле он и сам так думал. Но теперь помнилось и то, как нынче под утро в грузовом трюме Бовриль позаимствовал у ученой леди медальон, с тем чтобы показать принцип работы загадочного устройства. А это, извините, уже не наобум.
Впрочем, говорить это вслух Алек не стал. К чему озадачивать вильдграфа еще сильнее.
— Устройство «Голиафа» я, вероятно, не вполне понимаю, — сказал он вместо этого. — Но еще менее я понимаю, зачем дарвинисты плодят этих своих фабрикатов.
— А вот это и впрямь прозорливо сказано, — одобрил Фольгер. — Вот на этом и стойте. Вы наследник австрийского трона, а не какой-нибудь там смотритель зоосада. Я еще поговорю обо всем этом с Клоппом. А пока, думаю, вам имеет смысл внять совету Дилана и поспать до вечера.
Алек вопросительно выгнул бровь:
— Ага. Значит, вы все-таки не возражаете против моего шастанья с простолюдином?
— Если то, о чем говорит Тесла, правда, то вашей империи грозит огромная опасность. А потому ваш долг разузнать все, что только возможно. — Граф Фольгер поднял на своего воспитанника глаза, полные истовости и одновременно почтительного смирения. — И, кроме того, ваше ясновельможное высочество, иногда шастанье в темноте может оказаться донельзя просвещающим.
Направляясь обратно в каюту, Алек вновь ощутил последствия прошлой бессонной ночи. Верный лори крепко сидел у него на плече, а в голове бессвязно кружили мысли: картина палого леса под кораблем; опасение, что ученый безумец может погубить Австро-Венгерскую империю; жутковатая возможность того, что для ее спасения ему, Алеку, придется, как какому-нибудь головорезу, взяться за нож. Уже упав на койку, он ощутил под собой газету Фольгера и, вынув ее, машинально взялся читать статью о своем друге.
Фольгер сегодня был такой странный, постоянно шарахался от одной темы к другой — от оружия Теслы к Дилану. О чем-то они меж собой повздорили, хотя о чем именно?
Алек разглядывал фотографию Дилана, висящего на хоботе «Неустрашимого». Вильдграф, разумеется, этот репортаж тоже читал. Все газеты, что приносила ему доктор Барлоу, он прочитывал от корки до корки.
— Видимо, Фольгер, вы знаете что-то такое, чего вам знать не следует, разве не так? — сказал Алек негромко. — Потому-то вы с Диланом нынче и на ножах.
— На ножах, — повторил задумчиво Бовриль, прежде чем сползти с плеча Алека на кровать.
Алек поглядел на зверка, снова вспоминая то, что происходило в грузовом отсеке. Тварюшка всю ночь просидела на плече у Клоппа, исправно слушая, пробуя на вкус такие слова, как «магнетизм», «электрика» и прочее. А затем вот так запросто стянула с доктора Барлоу ожерелье и продемонстрировала принцип работы того странного устройства.
Вот как работает проницательность этого создания. Вначале оно слушает, вникает, а затем р-раз и выдает все в стройной системной совокупности. Надо же, как занятно.
Алек перелистнул газету обратно на первую страницу и начал читать вслух. Время от времени Бовриль рядом подавал голосок, радостно повторяя новые для него слова, что-то усваивая.
— …отвага определенно течет в его жилах, ведь он и сам племянник бестрепетного воздухоплавателя, некоего Артемиса Шарпа, всего несколько лет назад погибшего при трагическом пожаре аэростата. Шарп-старший был посмертно представлен к награде, Кресту воздушной доблести, за спасение своей дочери Дэрин от беспощадного пламени разрушительного пожара…
Алек сел. Сон как рукой сняло. Что? Дочери, Дэрин?
— Тоже мне, репортеры, — сказал он со вздохом.
Удивительно, как эти писаки перевирают элементарные, казалось бы, факты. Скажем, он сам несколько раз объяснял Малоне, что Фердинанд — это второе, или среднее, имя его, Алека, отца. Так нет же, надо было в нескольких местах непременно указать на него как на «Александра Фердинанда», как будто это была его фамилия!
— Своей дочери Дэрин, — повторил Бовриль.
Однако что это за безалаберность, менять юношу на девушку? И откуда взялось это нетипичное, в общем-то, имя, Дэрин? Быть может, Малоне специально указал из родни Дилана кого-то не того, чтобы скрыть факт поступления в воздушный флот сразу двух братьев? Но Дилан сам сказал, что это все неправда, ведь так?
Получается, эта самая Дэрин имеет некое отношение к тому истинному семейному секрету, который так упорно не желает разглашать Дилан.
У Алека отчего-то закружилась голова; подумалось, а не отбросить ли эту газету к чертям и заснуть, обо всем забыв из уважения к желаниям Дилана. Да, надо бы заснуть. Но вместо этого он прочел еще абзац:
