— Сейчас, сейчас, — сказал Саша.
«Во сколько может обойтись опытный образец велосипеда?» — спросил он господ Фребелиусов.
И подписался: «Великий князь Александр Александрович».
Запечатал письмо и вручил лакею.
И, наконец, со вздохом принялся за устав.
— Николай Васильевич, а Никса едет? — спросил Саша.
— Конечно.
Это несколько противоречило версии о ссылке в солдаты за невосторженность ума.
— Ему тоже надо учить устав? — поинтересовался Саша.
— Он его знает.
— Монстр! — заключил Саша.
При ближайшем рассмотрении николаевский устав производил несколько лучшее впечатление. От советского его отличала бóльшая конкретика (вплоть до числа шагов от палатки до ружейной пирамиды) и целевая аудитория: он был написан для офицеров и посвящен обучению рекрутов. По крайней мере, первая часть.
Перестроечный устав стал предательски всплывать у Саши в памяти: некоторые определения, вроде «фланга» или «шеренги» совпадали один к одному. Зато всей этой шагистикой советский устав увлекался на порядок меньше.
И Саша подумал, как бы, отвечая текст, случайно не процитировать какое-нибудь решение съезда КПСС или ленинскую работу.
— Николай Васильевич, а у нас есть военная доктрина? — осторожно спросил он.
— Военная доктрина? — переспросил Зиновьев.
— Ну, глава в уставе, где сказано о том, когда и как мы вступаем в войны, и как предпочитаем воевать. Ну, что война — это вообще плохо, мы мирные люди, но наш броне… В общем, если вдруг на нас напали или если надо помочь кому-то. Например, венгры или поляки, или еще кто, зачем-то возмечтали о свободе, мы должны тут же исполнить свой интернациональный долг, вмешаться и вдарить так, чтобы больше ни о какой независимости и не думали. И смирно стояли в стойле.
— Какой долг? — переспросил гувернер.
— Интернациональный, — повторил Саша.
Он совершенно точно помнил, что именно с этого начинался устав образца 1990 года.
— Русская армия воюет за веру, царя и отечество, — вздохнул Зиновьев.
— Это понятно, — кивнул Саша. — А в Венгрии что делали?
— Австрийский император попросил помощи у государя Николая Павловича, вашего дедушки.
— В подавлении Венгерского восстания?
— Мятежа, — поправил Николай Васильевич.
— Да, конечно мятежа. Они же проиграли.
Гувернер вздохнул.
— То есть, если дружественный государь не попросит, мы на чужую территорию не заходим? — поинтересовался Саша.
— Обычно нет. Хотя на все воля государя.
— Понятно, как в Крымскую.
— У России были не только поражения.
— Конечно. Просто свежо предание. А у нас свободная тактика?
— Свободная тактика?
— Я, возможно, что-то перепутал, есть немецкий термин. Он вылетел у меня из головы, видимо, вместе со всем немецким, но точно начинается на «A», а заканчивается на «taktik».
Зиновьев пожал плечами.
— Не знаю.
— Странно, мне казалось, что это из эпохи Фридриха Великого.
— А что за тактика?
— Суть в том, что вместо детального приказа дается некая общая директива, в рамках которой младшие офицеры могут действовать самостоятельно, без приказа, по своему усмотрению. Более того они могут и даже должны нарушить приказ, если он перестал соответствовать обстановке. Так одному немецкому майору был дан приказ, условно говоря, стрелять из точки А в точку В и удерживать некую высоту. Но обстановка изменилась, а он продолжал исполнять приказ. Что естественно ничем хорошим не кончилось. Майор потом оправдывался тем, что прусский офицер должен исполнять приказы командования так, словно это приказы самого короля. И тогда принц Фридрих Карл, который командовал тогда прусской армией, сказал бессмертную фразу, которая, говорят, выбита золотыми буквами под сводами немецкой военной академии:
«Его величество сделал вас майором, так как верил, что вы сообразите, когда не следует повиноваться его приказам».
— Принц Фридрих Карл? — переспросил Зиновьев. — Георгиевский кавалер?
— Не знаю. Может быть.
— Его Высочество еще слишком молод, чтобы командовать армией, — заметил Николай Васильевич. — И его изречения еще не выбивают золотыми буквами на стенах академий.
— Может быть, это другой Фридрих Карл, — пожал плечами Саша. — Мало ли в Пруссии Фридрихов Карлов!
Собственно, байку про свободную тактику Саша слышал там в будущем от Лёши — одного из своих подзащитных офицеров, который тащился от Вермахта и Бундесвера, но, чего уж, горазд был языком трепать. Может, и переврал что.
— В общем суть в том, что на офицерские должности надо брать тех, кто способен нарушить явно дурацкий приказ. А если не способен — то отсеивать. Что вы об этом думаете, Николай Васильевич?
— Что будет потеря управляемости и неразбериха. Конечно, солдат должен понимать свой маневр, но не нарушать приказы.
— А я бы к немцам прислушался, — возразил Саша.
И честно продолжил читать устав.
На ружейных приемах сломался и стал пролистывать.
— Что вы делаете, Александр Александрович? — поинтересовался Зиновьев.
— Я не помню ни одного ружейного приема, — объяснил Саша. — А изучать их теоретически бессмысленно, это тело должно помнить. А здесь даже картинок нет.
Положа руку на сердце, ровно два ружейных приема Саша все-таки помнил: «автомат на ремень» и «автомат на грудь». Но как-то сомневался в их актуальности.
— Рисунки были в уставе Павла Петровича, — заметил гувернер.
— Он еще актуален?
— Ружейные приемы — да. Вас им учили с пяти лет.
— Может быть вспомню, если мне показать, — предположил Саша.
— У вас был учитель унтер-офицер Тимофей Хренов. Не помните его?
— Нет. Он здесь? Может, он мне покажет?
— Это дядька ваш, — вздохнул Николай Васильевич.
— Я постараюсь все вспомнить, — сказал Саша.
— Хренов сейчас служит камердинером при Алексее Александровиче. Узнаю.
С восьмилетним младшим братом Алешей Саша общался мало и камердинеров его не помнил.
— Хорошо, — кивнул он.
Изучение ружейных приемов казалось занятием малоинтересным, но, видимо, неизбежным. Вроде знания того, что такое «ток» и «овин».
В ролевые игры он почему-то играл исключительно по средневековью: альбигойские войны-там, крестовые походы, знаменитое Ек-бургское «Завоевание рая». Так что, как должен выглядеть донжон, знал, как меч держать — тоже, и даже, как натягивать лук, а вот рекрутского учения не представлял от слова «совсем». И чтобы не съездить хоть раз хотя бы на игру по 1812-му году?
Впрочем, мода на 19-й век пришла позже, когда он давно бросил эту развлекуху.
Саша пролистал еще сотню страниц, залез в приложение и обнаружил документ совершенно прекрасный.
Он назывался: «Квитанция».
«Такого-то года, месяца и числа, — гласил документ, — дана сия квитанция Командиру такого-то полка, в том, что во время квартирования означенного полка в селениях таких-то, с такого по такое число, обывателям обид и притеснений делаемо не было, безденежно ни у кого не брано и нижние чины довольствовались положенным от казны провиантом. В удостоверение чего сим свидетельствую.
Подпись выдающего квитанцию».
Заглянул в начало. Ну, да! Эта часть устава относилась разумеется к мирному времени.
Вернулся, перечитал еще раз.
— Что вас так заинтересовало, Александр Александрович? — спросил Зиновьев.
— Квитанция про отсутствие претензий у обывателей. Николай Васильевич, это то, что есть, или то, что должно быть?
— То, что есть, — отрезал Зиновьев.
— Великолепно, — сказал Саша. — А то я, грешным делом, подумал, что такие квитанции под дулом пистолета заставляют подписывать.
— Нажаловаться можно, если под дулом пистолета.
— Ну, до царя-то далеко…
— До полицмейстера гораздо ближе.
— Ну… в мирное время… может быть. А если в военное и на чужой территории? Как следует поступать с мародерами?
