Что бы ещё запихнуть в это средство коммуникации? И Саша написал об Общественных наблюдательных комиссиях за местами лишения свободы.
Его мысль понеслась дальше во времена юности, и он написал, что хорошо бы устроить комиссию по помилованию после суровых дедушкиных времен. И комиссию пригласить, скажем, Тургенева, Некрасова, Толстого и Достоевского. А можно также и Гончарова. И пусть рассматривают прошения.
'Великий князь держался стойко, — написал в отчете Гогель, — его не смущала ни кровь, ни стоны, ни разговоры врачей о смертельных болезнях. Он поражал профессоров своими знаниями и умом, и я вспоминал Христа (да простит меня Бог!), который двенадцатилетним отроком учил иудеев в храме.
Великий князь предложил метод воскрешения мертвых с помощью электричества. Я был немного удивлен, но Александр Александрович оказался прав, только не был первым. Один датчанин таким образом воскрешал кур, а двое англичан: один — трехлетнюю девочку, а другой — мертворожденных детей.
В конце нашего обеда Николай Иванович Пирогов рассказал о том, что испытал метод кипячения хирургических инструментов, предложенный Александром Александровичем, и теперь в его операционной почти никто не умирает'.
Содержание дневниковой записи до папа́ дошло быстро, о чем со вздохом проговорился Гогель. Но отреагировал царь с некоторой задержкой.
Было начало мая. Воскресенье. Семейный обед в купольной столовой в Зубовском флигеле в Царском селе.
Солнце клонилось к закату, но было еще светло, так что не нужно зажигать свечи. Порфировые колонны казались багровыми, золотые капителями сияли под потолком, а белые барельефы стали розовыми в вечернем свете. Из приоткрытых окон доносился запах первой листвы и слабый шум фонтана.
— Саша, — сказал папа́, — прежде, чем за кого-то просить ты узнай хоть что-то о человеке.
Строго говоря, Саша ведь не просил. Это была дневниковая запись. Но очевидно же, для чего писал.
— Чего я не знаю о государственном преступнике Михаиле Бакунине? — спросил Саша.
— Я рад, что ты не отпираешься, — сказал царь. — Наверное, думаешь, что он, бедный страдалец, в Сибири за выражение мнения? Это ведь твоя священная корова!
— Я слышал, что он в чем-то там участвовал в Европе.
— В чем-то там! Он во всех бунтах отметился! В Праге был на баррикадах, в Богемии планировал революцию, в Дрездене — руководил обороной бунтовщиков.
— Планировать революцию — это не совершить её, — заметил Саша. — По римскому праву намерения не наказуемы.
— Там заговор был, а не намерения! Денег ему не хватило. И времени: вовремя арестовали. И спрашивали с него не за Богемию, а в основном за Дрезден. Он там сам пошел в ратушу и предложил мятежникам помощь. Ведал оружием и доставкой боеприпасов, держал ключи от порохового склада и составлял регламенты для защитников баррикад.
Нашел двух поляков, которые, по его мнению, разбирались в стратегии, и привел в ратушу, где сидело их «временное правительство». Стал военным диктатором города, так что никто не смел ему возразить. Когда к Дрездену подошли правительственные войска, он приказал поджигать здания, опера Дрездена полностью сгорела. Он советовал поставить на городские стены Мадонну Рафаэля и уведомить об этом прусских командиров, чтобы они знали, что, стреляя по городу, могут повредить знаменитый шедевр. Он погубил сотни людей, приказав им обороняться, хотя сам не верил в успех.
Потом в небольшом доме на заднем дворе нашли гильотину, сделанную по его приказу, и если бы королевские войска хоть на день опоздали, то он бы поставил ее на базаре и начал рубить головы.
— А это точно не клевета? — спросил Саша.
— Ну, я же вижу, ты сразу поверил. Ты знаешь, что не клевета.
— Это с ними бывает… Сколько голов он отрубил?
— Не успел, — сказал царь. — Зато приказал реквизировать часовые гири для литья пуль и заявил, что нужные мятежникам вещи, они должны добывать только силой. А, когда ему сказали, что хранение пороха в ратуше угрожает ей и соседним домам, он ответил, развалившись в кресле и попыхивая сигарой: «Что? Дома? Пусть взлетают на воздух!»
— Саш! Ну, кого ты защищаешь? — вмешался Никса.
— А причем тут мы? — спросил Саша. — Это Дрезден, а не Петербург.
— Он ответил саксонской следственной комиссии, — сказал папа́, — что его единственной целью было навредить России.
— России?
— Хорошо, русской власти.
— Как бы он нам навредил из Дрездена?
— Он хотел сломить или хотя бы ослабить русское влияние на Пруссию. Наделся, что революционное правительство отвернется от России.
— Сломил? — спросил Саша.
— Не дали, — сказал отец. — Саксонский суд приговорил его к смертной казни. Потом его выдали Австрии, где он был судим уже австрийским судом, и его снова приговорили к смерти за участие в Пражском восстании. Смертный приговор заменили пожизненным заключением и выдали России, чего он, по его собственному признанию, боялся больше смерти. Даже писал Баху, австрийскому министру внутренних дел, что наложит на себя руки, если будет принято такое решение. Но австрийцы мольбам не вняли: сразу после вынесения приговора он был вывезен в Краков, а на следующий день передан нашим жандармам на границе.
Русский жандармский офицер немедленно приказал снять с него цепи, хорошо накормил и не сказал ни одного грубого слова.
— И отправил в сухой и теплый чрезвычайно комфортный Алексеевский равелин Петропавловской крепости, — заметил Саша.
— Не иронизируй! — прикрикнул царь. — Австрийцы обходились с ним ужасно.
— Чего же он так боялся?
— Телесного наказания, полагаю. Не боли, а позора. За несколько лет до этого он был лишен всех прав. Но никто не собирался к нему это применять.
— А в чем были причины восстания в Дрездене? — спросил Саша.
— Король отказался подписывать новую конституцию, которая практически лишала его власти.
— То есть была старая?
— Да, конституция королевства Саксония.
— А новая?
— Конституция Германского союза, принятая национальным собранием во Франкфурте.
— Боже мой! — восхитился Саша. — Значит бывают союзы, в которые люди хотя вступать!
— Объединение Германии было бы для нас невыгодно, — заметил папа́.
— Это зависит от того, какие бы у нас ними сложились отношения, — сказал Саша. — Если бы это был сильный союзник, а не враг — очень даже выгодно.
— Вряд ли это был бы союзник.
— Почему? А если бы мы поддержали восстание в Дрездене?
— Это было бы для нас нарушением всех обязательств. Достаточно сказать, что мы в родстве с королем Пруссии.
— Пруссии? Причем тут Саксония?
— На помощь королю Саксонии пришли прусские войска.
— Почему?
— Король Пруссии тоже практически лишался власти по новой конституции. Я уже не говорю о том, что революция могла бы перекинуться в Россию.
«Ну, да! — подумал Саша. — Надо же было быть жандармом Европы!» Но не сказал.
— Папа́, можно я изложу, как я это понял?
— Ну, давай!
— Короли Саксонии и Пруссии пожертвовали объединением немецкой нации ради сохранения своей абсолютной власти?
Повисла короткая пауза.
— Не совсем так, — сказал царь. — Делегация Собрания во Франкфурте обратилась к королю Пруссии Фридриху Вильгельму Четвертому с предложением принять корону и стать кайзером объединенной Германии.
— Вот это да! — воскликнул Саша. — Так они в империю сами хотели!
— В конституционную империю, — уточнил царь.
— И что король?
— Отказался, потому что является государем божьей милостью.
— Дурак! — не выдержал Саша. — Я извиняюсь, но дурак! Вера слабеет, общества становятся секулярными, «божья милость» скоро станет пустым звуком. Бесполезно бороться с этим бурном потоком, нравится нам это или нет, он сметет все. Можно только нестись вместе с ним. Опора на народ — это лучшее, что может случится с современной монархией. Ему надо было поблагодарить за доверие и поклясться соблюдать конституцию!
