Не сдерживая слез, потерпевший поражение Уиллис отступил к столу, бормоча бессвязные извинения. Он склонился над истерзанным слоном, точными взмахами бритвы отсек ему все четыре ноги и изрезал их в клочья. Уголки его рта при этом были низко опущены — маска трагедии, с ее смешением скорби и ярости, да и только — а вернее, пародия на нее.
— И где они? — спросила миссис Пьюл.
Интересно, что она подразумевала под этим словом? Я и рад был бы ответить, да не знал как. Может, она имела в виду Сент-Ива и Хасбро? Решила, что они бродят где-то поблизости, дожидаясь моего возвращения? Хотя, судя по тону и выражению лица, речь вовсе не о людях… Я лихорадочно напрягал память, стараясь припомнить рассказ, услышанный мною в табачной лавке мистера Годелла.
— Я могу привести вас к ним, — заявил я, надеясь, что мое отчаяние не слишком очевидно.
Миссис Пьюл кивнула. Сын разглядывал меня с лукавыми искрами в глазах.
— Однако мне нужны гарантии, — с достоинством добавил я.
— Письменные и под присягой? — переспросила она, заходясь смехом. — Гарантии я обеспечу, мистер Выскочка.
— А я обеспечу вот это! — выпалил сын, взвиваясь в воздух и размахивая перед собою опасной бритвой, будто афганский головорез. Во внезапном порыве Уиллис бросился к останкам слона и нашинковал их, как луковицу, оставив на поверхности стола глубокие следы и сокрушив лезвием маленький механизм внутри сломанной игрушки: несколько шестеренок выскочили и, прокатившись по столу, упали на пол. Затем он отбросил бритву, слюняво рыча, подхватил слоновьи штаны и, разодрав их пополам, швырнул на ковер и принялся топтать в судорожном танце, как бы намереваясь со всею очевидностью продемонстрировать, во что превратится моя собственная голова, если я не поостерегусь.
Миссис Пьюл развернулась и снова врезала ему вальком, с такой натугой крича: «Веди себя прилично!», что ее лицо побагровело, оттенком уподобляясь цветам циннии. Скуля от боли, Уилл пробежал по комнате и опустился в кресло, подложив под себя руки и бросая на меня взгляды исподлобья.
— Где же они? — повторила свой вопрос женщина. — Только без шуток.
— В «Короне и яблоке», — ответил я. — В моем номере.
— В твоем номере? — сощурилась она.
— Совершенно верно. Сию минуту отведу вас туда, если желаете.
— Никуда ты не пойдешь, — отрезала миссис Пьюл. — Мы сами себя отведем, а ты останешься здесь. На этом этаже, кроме нас, ни единой души, мистер Как-там-тебя-звать, а всем гостям ниже этажами сказано, что здесь остановился сумасшедший, склонный к внезапным припадкам. Так что держи рот на замке — и легко отделаешься, когда мы вернемся с тетрадями.
Радостно кивая, сын заверил меня:
— Мама разрешила вырезать тебе потроха и скормить их летучим мышам.
— Мышам, значит? — переспросил я, наблюдая за тем, как Уиллис сует бритву обратно в карман. Странно, почему из множества тварей он выбрал именно летучих мышей? Значит, речь шла о пропавших тетрадях…
Мать и сын плотно закутались в тонкие, как паутина, шали и мелкими шажками двинулись к двери, словно близнецы из Бедлама, причем все это время на меня было наставлено дуло револьвера. Дверь за ними захлопнулась, и в замке щелкнул ключ.
Я немедленно взялся за поиски: окно, другой ключ, вентиляционная шахта — хоть что-нибудь! Увы, номер 312 располагался на внутренней стороне коридора, а потому был лишен окон. И, хотя Пьюлы давно лишились рассудка, у них все же хватило мозгов не бросить в спешке запасные ключи. Я сел и задумался. До «Короны и яблока» меньше пяти минут ходьбы. Мать и сын без задержки попадут в мою комнату, обыск отнимет еще минут пять, а после они поспешат обратно, чтобы выпустить мне кишки. С револьвером или без, но первый, кто сунется в эту дверь, будет встречен неприятным сюрпризом. Мать, конечно же, пропустит Уиллиса вперед, чтобы он принял на себя удар… Я отчаянно выстраивал план спасения.
Номер 312 был начисто лишен каких-либо орудий: миссис Пьюл забрала с собой даже свою колотушку! Здесь осталась, правда, пара стульев, которыми в крайнем случае можно воспользоваться, но мне требовалось что-нибудь покрепче и понадежнее. Окончательно взвинтив себя, я ощутил жажду крови и стал думать только о том, чем бы избить этих опасных идиотов до бесчувствия. Стулья для этой цели не годились, будучи слишком хлипкими и неудобными.
Я добрался до каркаса кровати — кое-как пригнанных друг к другу деревянных стоек и перекладин, отчаянно нуждавшихся в новой проклейке. С трудом вырвав поперечины из боковых пазов, я с удовлетворением услышал, как матрас шлепнулся на пол, причем с таким грохотом, что жильцы внизу наверняка насторожились: их безумный сосед этажом выше опять принялся за свое. Затем, опрокинув остов кровати набок, я принялся расшатывать одну из ножек, силясь высвободить ее из путаницы сочленений и креплений. Шпонки визжали, выламываясь из древесины, дерево стонало, — мне пришлось несколько раз обрушить об пол всю конструкцию, чтобы ее элементы разлетелись по сторонам, оставив меня с крепкой деревянной ножкой, вполне подходящей, чтобы уложить наповал любого здоровяка. Я подкинул ее в руке: увесистая. Немного коротковата, правда, но для моей цели сойдет.
Как раз в этот момент дверная ручка задергалась вверх-вниз. Быстро они, однако, вернулись. Или это хозяйка? Может, услышав, что сумасшедший постоялец разошелся не на шутку, она поднялась проверить, все ли в порядке. Я тихо подкрался к двери, рассчитывая сбить хозяйку с ног толчком своей дубины — и стремглав бежать к лестнице. Впрочем, если за дверью мужчина…
Кто бы там ни был, с замком ему пришлось повозиться. Казалось, минула целая вечность, наполненная звяканьем металла, прежде чем дверь наконец приоткрылась. Я подобрался, занеся свою дубинку для удара. Сначала из щели на фоне темного коридора показался нос, а потом просунулась и вся голова. Я зажмурился, отступил от стены на шаг и обрушил ножку от кровати на голову вошедшему, метя в затылок. И сразу понял, что передо мною не Уиллис Пьюл, а кто-то другой, может, еще более страшный. И в самом деле — визит мне нанес Хиггинс, академик в бегах: ихтиолог корчился на полу, не выпуская отмычку из правой руки.
Нанесенный удар почти лишил его чувств, свалив на пол лицом вперед. Там он и лежал, беспорядочно дергая конечностями. Я приблизился, намереваясь обрушить на череп поверженного врага еще один удар по примеру крикетной подачи, но сдержался, чему сегодня весьма рад, хотя в тот миг для обуздания инстинктов мне потребовались собрать все призванные служить этой цели навыки, наработанные долгим развитием человеческой цивилизации.
Дверь стояла открытой. Я быстро выскользнул в коридор и, отбросив дубинку, со всех ног помчался к лестнице, удивляясь, зачем это Хиггинсу понадобилось тайком проникать в чужое жилье.
Ясно, что его здесь не ждали. Вероятно, он видел, как мать с сыном ушли, и тайком прокрался сюда за тетрадями, в поисках которых Пьюлы перерывали сейчас мой собственный гостиничный номер. Получается, никакие они не союзники, а, скорее, заклятые враги. Что ж, застукав незваного гостя на полу в своем номере, Пьюлы сумеют позаботиться о нем как следует.
Подойдя к лестнице, я осторожно глянул через перила в пустой и темный лестничный пролет и лишь после помчался вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки в расчете ворваться в холл, сбить с ног (если возникнет такая надобность) всякого, кто встанет между мной и входной дверью, выкрикнув на бегу хозяйке что-нибудь остроумное, чтобы хоть отчасти вернуть себе чувство собственного достоинства.
Мне оставалось преодолеть последний лестничный марш, когда из полумрака вынырнули оба Пьюла, которые совершали свое восхождение, пыхтя как паровозы; сын поднимался первым, а мать следовала за ним, пряча под шалью револьвер, — и оба были исполнены смертоносной решимости.
— Попался! — проверещал сын, вцепляясь мне в запястье.
— Держи его! — крикнула мать. — Уж теперь-то он у нас запоет! Марш наверх, мистер Бахвал!
