«Могу и с „ятем“, — ответил Саша. — Может не везде, но в большинстве случаев. Но смысл! Дядя Костя! Это прошлый век! „Яти“ и „еры“ жрут чернила, бумагу и время на их заучивание и написание. У меня есть более радикальное решение вопроса».
И он приложил свой проект реформы русской орфографии.
«Давайте тоже вынесем на обсуждение, — прокомментировал он. — И опубликуем мои тексты в новой орфографии, для примера. Пусть сравнивают. И сами делают выводы».
«Проект опубликуем, — отписал Константин Николаевич, — а тексты — нет. То есть, в старой орфографии. А то читатели не поймут».
«Ну, что тут непонятного! — возразил Саша. — Прекрасно все понятно и без этих лишних букв!»
«Я не это имел в виду, — объяснил дядя Костя. — Я имел в виду, что нас обольют презрением за вопиющую неграмотность. Давай сначала посмотрим, как воспримут твою реформу».
«Хорошо, — ответил Саша. — Сначала посмотрим на реакцию. Тогда, чтобы не откладывать в долгий ящик, у меня есть еще один проект».
И он написал про метрическую систему.
«Моряки тебя съедят», — предупредил Константин Николаевич.
«Я крепкий, — ответил Саша. — Зубы сломают».
«Только не в одном номере с новой орфографией, — заметил дядя Костя. — И потом не реви».
«Не барышня, — ответил Саша. — Не зареву. Мне даже интересны их аргументы».
«Будут тебе аргументы», — пообещал Константин Николаевич.
И приложил к последнему письму англоязычную статью про американские пароходы. На перевод.
История отечественного велоспорта развивалась дальше. У Саши появился еще один ученик. Собственно, великий князь Владимир Александрович. Когда Никса не умел кататься, он категорически не хотел падать на глазах у Володьки, но теперь был совсем не против посмеяться над младшим братом, покоряющим транспорт будущего.
Ноги до педалей у Вовки доставали плохо, а держать равновесие мешал лишний вес. Но он был готов кататься хоть стоя.
Первое время Толстячок падал с изрядной регулярностью примерно каждые пятнадцать минут под звонкий смех мелкого Алеши, у которого ноги до педалей не доставали вовсе, так что он был только наблюдателем.
Но время шло, и в середине октября Володька падать перестал и угнал велик у старших братьев в целях кругосветного путешествия вокруг большого пруда.
Его личный пастырь полковник Казнаков прошествовал мимо на вороной кобыле вслед за подопечным, а Саша с Никсой остались с Рихтером. Оттон Борисович спешился и привязал коня.
— Тебе не кажется, что так жить нельзя? — поинтересовался Саша у Никсы.
— Скоро будет еще один, — сказал брат. — Фребелиусы через неделю обещали.
— Присоединяйтесь, Оттон Борисович, — призвал Саша, — а то вы, право, как в прошлом веке! За велосипедом будущее.
Рихтер вежливо улыбнулся и промолчал.
И Саша подумал, что пятьсот рублей для помощника гувернера, видимо, не такие маленькие деньги.
— Скоро подешевеют, — пообещал он. — Вот только наладим производство. Крестьяне будут ездить в поле, а рабочие — на завод. Студенты — в университет, школьники в гимназии, а чиновники — на службу. А барышни кататься по паркам.
— Барышни? — усомнился Никса. — В кринолинах?
— Кринолин — это прошлый век, — отчеканил Саша. — Придумают что-нибудь. Например, шаровары, как на востоке. Надо заказать рекламу. Ну там: «Величайшая потребность века: с лошади — на велосипед! Для дам и господ. Транспорт будущего — мода настоящего!» Как тебе?
Никса рассмеялся.
— Елизавета Петровна вообще в гвардейский мундир одевалась, — продолжил Саша. — Тоже вариант.
Наконец, Володька вырулил из-за поворота.
— Стой, — приказал Никса. — Слезай! Свой надо иметь.
И сменил брата.
Никсов велик прибыл 23 октября. Как раз была суббота, и братья решили не терять времени.
Светило солнце, было еще тепло. Легкий ветер срывал листья с желтых, оранжевых и багровых деревьев и бросал их на дорожки. Светло-голубое небо отражалось в водах царскосельского пруда. Воздух был полон запахов осени.
На этот раз их сопровождал Рихтер.
Они покатались в Екатерининском парке, обогнули пруд, миновали Камеронову галерею и Зубовский флигель.
— Ты ведь в Александровском парке в этом году не был? — спросил Никса.
— Александровский парк? — повторил Саша. — Где это?
— Совсем не помнишь?
— Нет.
— Ну, поехали!
Александровский парк начинался за парадным входом в старый Екатерининский дворец с моста, перекинутого через канал. Мост украшали фигуры двух сидящих по-турецки китайцев и двух китаянок, держащих китайского стиля фонарики с красными подвесками.
Турецкая поза с Китаем не ассоциировалась. Саша смутно припоминал, что стулья в Китае появились чуть не раньше, чем в Европе. Ну, ладно. Это древние китайцы. Или медитируют.
Слева появилось трехэтажное белое здание. Края синей крыши загнуты вверх, на коньках — зеленые дракончики.
— Что это? — спросил Саша.
— Каменная опера, — равнодушно кинул Никса.
— Откуда здесь столько китайщины?
— Прапрабабушка увлекалась.
Прямо из-под колес выпрыгнула белка, так что Никса чуть не упал. Местные белки вообще отличались немеряной наглостью и шныряли, где хотели.
— Ладно, — бросил брат. — Давай Рихтера подождем.
И спешился.
Фигура всадника маячила далеко позади, где-то в районе моста с китайцами.
Место, где они остановились, тоже было китайским мостом, только украшенным не человеческими фигурами, а некими каменными существами с львиными лапами, крыльями, свирепыми мордами непонятной видовой принадлежности и толстым змеиным телом.
— А что это за животные? — поинтересовался Саша.
— Китайские драконы, — сказал Никса. — Это Драконов мост.
— Мне казалось, что китайский дракон — это такая длинная змея с маленькими куриными лапками и без всяких крыльев, — заметил Саша.
— Понимаешь, прапрабабушка очень хотела заполучить настоящего китайского архитектора, но у нее почему-то не вышло, так что пришлось нанимать итальянца Ринальди и нашего Неелова. Но они пользовались какими-то китайскими рисунками. Так возник стиль «шинуазри».
— Откуда в наших льдах?
— От Вольтера, Саш. Как ты знаешь, прапрабабушка с ним переписывалась. Вольтер считал Китай идеальным государством, империей философов.
— Думаю, он многого не знал, — заметил Саша.
То, что Китай, который там, в будущем, считали антиподом Запада, идеализировал упертый либерал Вольтер, было для Саши некоторой неожиданностью.
— Хотя, конечно, первая попытка построить меритократию, — добавил он.
— Что построить? — переспросил Никса.
— Вот, что значит латынь и греческий не учить! — упрекнул Саша.
Брат на минуту задумался.
— Я понял, — наконец, сказал он. — Французского достаточно. «Власть достойных», ведь, да?
— Молодец! — сказал Саша. — В некоторые периоды истории Китай похоже соответствовал идеалу: чего только не изобрели от бумаги до пороха. Но потом система забронзовела и стала тормозить развитие. Если человек способен написать сочинение по древней философии, он, скорее всего, не совсем дурак. Но сама древняя философия за две тысячи лет становится глупостью.
— Что за сочинение? — спросил Никса.
— Ты не знаешь о системе государственных экзаменов в Китае?
— Что-то слышал… кажется.
— Неуч, — сказал Саша. — Впрочем, честно говоря, я тоже небольшой синолог. Чтобы получить государственную должность в древнем Китае надо было сдать экзамен, который в основном сводился к сочинению по древнекитайской философии. Сама идея неплоха, но сейчас бы я высшую математику ввел.
— Ты помнишь Китайскую деревню? — спросил брат.
— Разве я был в Китае? — удивился Саша.
— Нет, — сказал Никса. — Нашу Китайскую деревню.
Саша помотал головой.
— Ну, что ты! — вздохнул Никса. — Там Карамзин писал свою историю. И говорил, что это лучшее место на земле.
