Для Сальхи в имении Буниных построили отдельный домик, и она стала сначала няней младших детей деда, а потом домоправительницей и ключницей. А потом дед переехал к ней в домик.
Бабушка не ведала в том греха, поскольку была убеждена, что мужчина имеет право иметь нескольких жен, как это положено в исламе.
Сначала у них роились три дочери, но все умерли во младенчестве, а потом сын Василий. Дед не признал его своим, и отец был записан незаконнорожденным. Однако вскоре его крестил и усыновил друг деда — киевский помещик Андрей Григорьевич Жуковский, а крестной стала дочь Буниных Варвара.
У деда был старший сын Иван, который учился в Лейпцигском университете. Говорят, он был влюблён в девицу Лутовинову, на которой собирался жениться по возвращении в Россию, но дед прочил ему в жены дочь графа Григория Орлова и объявил свою волю. Но сбыться этому не было суждено. Вскоре Иван умер от простуды. Хотя ходили слухи, что руки на себя наложил.
И Мария Григорьевна воспитала сына Сальхи, как своего, хотя дед не оставил ни ему, ни его матери никакого наследства'.
«Какой интернационал! — подумал Саша, дочитав письмо. — Турчанка Сальха, киевский помещик Жуковский, русский барин Бунин, его сын — немецкий студент, и сами Бунины — потомки польского рода Буникевских».
Зато есть, за что зацепиться.
Константин Николаевич еще путешествовал по Греции, однако собирался в мае возвращаться через Константинополь. Что было очень кстати.
Вроде бы турецкий султан должен знать французский… В крайнем случае, переведут.
И как правильно обращаться к Повелителю правоверных?
Не мудрствуя лукаво, Саша спросил в очередном письме у дяди Кости, который должен был изучить вопрос.
«„Ваше Величество“, полагаю, — ответил Константин Николаевич, — А что у тебя за дело к султану?»
И Саша сел сочинять письмо.
«Sire!» — начал он.
И продолжил пока по-русски. Ибо черновик.
'Я встретил удивительную девушку. Ей шестнадцать лет, и она служит фрейлиной у моей матушки. У неё белокурые волосы, лучистые серые глаза и тонкий стан. Она свободно говорит и пишет на трех языках: русском, немецком и французском. Она цитирует наизусть старинные немецкие баллады и средневековые итальянские поэмы.
Она знает, кто такой Алишер Навои!
Она дочь нашего знаменитого поэта Василия Жуковского: Александра Васильевна Жуковская.
К сожалению, в России до сих пор много значат не личные достоинства человека, а его происхождение. И поэты не равны царям.
Эта девушка — внучка пленной турчанки Сальхи, захваченной русской армией при штурме крепости Бендеры в 1770-м году.
Но я смотрю на нее и думаю, что такая девушка просто не может не быть принцессой!
Sir! Я прошу вашей помощи!
Не осталось ли в архивах Османской империи каких-либо документов о Сальхе?
Известно, что она была захвачена в плен вместе со своей сестрой Фатьмой. Сальхе было 16, а Фатьме — 11. К сожалению, Фатьма вскоре умерла, зато Сальха дала жизнь нашему знаменитому поэту и воспитателю моего отца.
Есть семейная легенда, что обе пленницы были из сераля бендерского паши.
Можно ли это проверить?
Ваш великий князь Александр Александрович'.
Саша перечитал, вздохнул и сел на французский перевод. Не то, чтобы совсем не получилось. Черновик был готов, но лучше бы его кому-нибудь показать, прежде, чем отправить.
Поймать Никсу без Рихтера оказалось задачей не совсем тривиальной, но, наконец, это удалось.
Собственно, дело было во время одной велопрогулки, когда Рихтер отстал, жалея свою пугливую лошадь.
Они спешились возле одного из китайских мостов.
— Никса, слушай, можешь найти для меня пару часов наедине? Без Рихтера?
— Говори, — пожал плечами брат.
— Мне нужно помочь перевести одно письмо на французский, так что хорошо бы иметь под рукой стол, стул и письменные принадлежности.
— А Жуковская? Она не знает французский?
— О ней и речь.
— Да? Ладно.
Неизвестно куда делся Никсов друг-гувернер, однако вечером они оказались в комнатах цесаревича без лишних свидетелей.
Горели масляные карсельские светильники на столе, у зеркала на камине и в люстре под потолком, цветочный аромат разносился по комнате, плыли куда-то лошади и собака на картине в овальной раме, клубилось небо над скалами на горных пейзажах, тикали настенные часы. А за окном тонкие ветви деревьев расчертили послезакатное зеленоватое небо.
Они сели на синий кожаный диван за стол с синей лампой.
Саша достал из кармана и протянул Никсе свой черновик.
— Однако, — проговорил брат. — Действительно настолько серьезно?
— Ну, как сказать…
— Честно говоря, зная тебя, не поверил. Она что хорошо умеет брать интегралы?
Саша хмыкнул.
— Не проверял. Хотя я бы не удивился.
— Папа́ никогда не позволит тебе на ней жениться.
— Ты очень забегаешь вперед.
— Да? Так в чем дело?
— Меня просто бесит тот факт, что человека можно презирать за то, что у нее бабка — турецкая пленница. По-моему, за это надо прощения попросить.
Никса приподнял брови и слегка улыбнулся.
— Кстати, а кому письмо?
— Турецкому султану, естественно! Какой еще «Sir» может помочь с архивом Османской империи?
— Я так и подумал, но решил уточнить. Я, в общем, не сомневаюсь в твоей способности доконать турецкого султана.
— Ты лучше грамотность и стиль посмотри.
— Ну, что? Ты здорово продвинулся меньше, чем за год. Почти без ошибок.
— Почти?
Никса взял карандаш и исправил пару мест.
— Спасибо! — сказал Саша.
— Найдешь способ ему передать?
— Это вообще элементарно! Кстати, не понимаю, почему мы так себя ограничиваем. Немецкие принцессы прекрасны, конечно. Например, если на Тину Ольденбургскую посмотреть. Но есть же дочки Властителя Поднебесной, с маленькими ножками, маленькой грудью и губками, подобными лепесткам пиона, умеющие писать кисточкой на шелке тысячи замысловатых иероглифов. Есть изящные дочери Микадо в кимоно, расписанными цветами лотоса, с разноцветными нижними юбками, воспетыми Мурасаки Сикибу, под бумажными малиновыми зонтиками, с высокими прическами, где в копне черных волос, среди шпилек из золота и нефрита, можно спрятать кинжал для защиты чести.
Саша уже хотел упомянуть про чайную церемонию и икебану, в которых тоже понимают прекрасные японки, но брат перебил.
— Воспетыми кем?
— Мурасаки Сикибу. Это японская писательница, одиннадцатого, кажется, века от рождества Христова.
— Но они варвары! — возмутился Никса.
— Народ, в одиннадцатом веке давший миру писательниц, согласись, как бы не совсем варвары. У нас были писательницы в одиннадцатом веке?
Крыть брату было нечем.
— Еще немного и ты к негритянкам перейдешь. Прекрасные дочери Эфиопии и Алжира!
— Я бы перешел, да царь Соломон уже сказал все до меня. Как там о царице Савской? «Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы».
— На всех картинах царица Савская белая, — заметил Никса.
— Художники были расисты. Или не знали текст. Или Суламифь из «Песни песней» и Царица Сабы — разные женщины. Кстати, эфиопские евреи фалаша, которые считают себя потомками царя Соломона и царицы Савской — вполне себе черные.
Никса подпер подбородок кулаком и посмотрел насмешливо.
— Сейчас о еврейках речь пойдет?
— Ну, как мой грешный язык может коснуться небесной красоты Богоматери и учениц Христа?
У себя Саша переписал письмо султану на чистовик, вложил в конверт, запечатал и положил в другой конверт вместе с письмом дяде Косте.
«Письмо султану личное, — приписал он Константину Николаевичу, — но не особенно секретное, оно касается происхождения Александры Васильевны Жуковской и написано так, что никак не сможет ухудшить отношения между нашими странами, только улучшить».
В самом конце апреля приехал профессор Николай Иванович Пирогов.
